– А Татьяна – это кто? – решилась спросить я. – Вы сказали, что девушка к ней ходила.
– Танька-то? Соседка. Вон ее дом. – Прасковья ткнула пальцем в окно, как раз в сторону того самого дома, с хозяйкой которого мне несколько дней назад так и не удалось свести знакомство.
– Вот оно что, – кивнула я. – Я, кстати, к ней заходила, когда дом собиралась арендовать. Думала поспрашивать, как тут дела обстоят, но она разговаривать со мной не захотела.
– Не обращай внимания, – отмахнулась Прасковья. – Она малость не в себе. Людей сторонится, сама ни к кому не ходит и к себе не пускает.
– Но с девушкой они подружились?
– Точно. Мы с Ниной голову ломали, с чего вдруг? Но у Таньки не спросишь, а у девушки тем более.
– Почему не спросишь? Вы же соседи?
– Она с Ниной лет двадцать пять не разговаривает. Ну и со мной, раз мы с Ниной дружим, не больно лясы точит. Дурная она. Ум за разум зашел.
– Хватит болтать, – добродушно заметила Нина, но взгляд, которым она одарила подругу, вовсе не был так уж добродушен. – Татьяна одна много лет живет, – продолжила она, точно оправдываясь. – А одиночество еще никого счастливым не сделало. Оттого и странности. Хотя особых странностей не вижу. К нам с тобой не ходит? Так подругами мы никогда и не были. А к кому ей еще ходить? На все село только мы втроем и остались из прежних жителей. Кто помер, кто уехал.
– Вчера вечером к ней мужчина приходил, – сказала я.
Соседки переглянулись.
– Что за мужчина?
– Не знаю. Видела, как он в дом вошел.
– Вот тебе раз, – удивилась Прасковья. – Это кто ж такой? Родни у нее нет… Может, знакомый? А знакомому откуда взяться? Она столько лет сидит здесь безвылазно.
– Племянник у нее был. Помнишь, жил целое лето? Лет десяти мальчишка. И потом, когда стал постарше, приезжал как-то.
– Не помню. Когда это было?
– Давно. Ему сейчас, должно быть, за тридцать, а может, и больше.
– Ну, если он столько лет не появлялся…
– Последний раз он был в то лето, когда доктор… – Нина посмотрела на меня, кашлянула и заговорила вновь: – Выходит, восемнадцать лет назад.
– Небось думает, Танька помрет скоро, вот и решил заглянуть. Дом у нее хоть и не ахти, но землица-то золотая. Наследство получит.
– Танька здоровее нас с тобой, а наследство ему и так отойдет, больше некому.
– Тогда, может, совесть пробудилась. Слушай, так это, наверное, он и был? – всплеснула руками Прасковья.
Понимать ее слова можно как угодно, я вообще не представляла, что она имеет в виду, и Нина, как видно, тоже. Заметив наше замешательство, соседка пояснила:
– Помнишь, ты говорила, Танька ремонт затеяла, машина подъехала, чего-то выгружали. А потом стучали целый день. Наверное, племянник.
– Может, и так, но могла и нанять кого.
– Так не было рабочих-то. Мы б увидели. Хоть один из дома вышел бы, чтоб покурить. А то ты их не знаешь. Грязи натащат, болтаясь туда-сюда. А здесь машина чего-то выгрузила, весь день стучали, и ни души не видно. И Танька в магазин ходила. Она уходила, а стучать не переставали.
– Племянника мы бы точно увидели. Не пешком же он пришел. А если и пешком, то мимо меня.
– Это если с остановки. Но мог по нижней дороге пройти. И проехать на машине мог, никто бы не увидел. Загнал машину в сарай, и все дела.
Тут я подумала, что соседки не меньше меня увлечены частным сыском и никакое событие незамеченным здесь не останется.
– Да с какой стати племяннику прятаться? – не выдержала Нина.
– Это да, – кивнула Прасковья. – Вроде ни к чему. Хотя Таньку не поймешь. Встречу ее в магазине, непременно спрошу.
– Ответит она тебе… пошлет, сама знаешь куда.
– Это очень даже возможно. А ты, девонька, ничего не путаешь? – повернулась она ко мне.
– Не путаю. А когда Татьяна ремонт затеяла?
– Перед Рождеством. Дня за три, наверное.
В этот момент с улицы раздался звонкий детский голос.
– Баба!
– Кирюха мой, – встрепенулась Прасковья и подалась к окну, тяжело поднявшись из-за стола. Открыла створку окна и спросила: – Ты чего кричишь?
– Баба, можно я на озеро поеду?
– С кем?
– С Вовой из тридцать первого дома…
– Какой Вова, еще утонете.
– Да он с братом. С Вадиком. Можно, баба?
– Поешь сначала.
– Я не хочу…
– Как же, не хочешь… пойду кормить, – поворачиваясь к нам, сказала она. – Целый день на улице, поесть некогда. В городе сидел бы в квартире в четырех стенах, а здесь приволье…
Нина пошла проводить подругу до двери, а я быстро собрала чашки, вымыла их и разложила на полотенце. Нина, застав меня за этим занятием, всплеснула руками:
– Да ты с ума сошла, что ж я, посуду не помою?
– Спасибо вам за чай и за пироги. Никогда не пробовала ничего вкуснее. Мне, наверное, тоже пора.
– Торт возьми, чего добру пропадать.
– Нет-нет, это подарок.
– Ну, тогда пирогов возьми.
– Не откажусь.
Она стала складывать пироги в бумажный пакет, а я подошла к угловому шкафу с открытыми полками. На верхней стояли иконы, а чуть ниже фотография девушки в серебристой рамке. Фотография довольно старая, слегка отретушированная. Темноволосая девушка с белозубой улыбкой, очень красивая.
– Это ваша… – начала я.
– Дочка, – кивнула Нина, взяла фотографию из моих рук и вернула на прежнее место.
Я хотела спросить, где она сейчас, но под взглядом Нины неожиданно сникла. Помнится, соседка говорила, что одинока, выходит, девушки на фотографии уже нет в живых? И хозяйка не хочет говорить об этом…
– Спасибо вам, – заторопилась я. – Жду вас в гости с ответным визитом.
– По гостям ходить времени нет, – ответила она. – В огороде работы полно. А ты приходи, если вдруг заскучаешь.
– Спасибо, – еще раз сказала я и, прихватив пакет, направилась к двери.
Уже выйдя на улицу, я обернулась. Нина стояла у окна и смотрела мне вслед. Я помахала ей рукой, а она, точно нехотя, улыбнулась.
Ночь прошла спокойно, но уснуть я не могла довольно долго, на сей раз беспокоили меня не шаги в саду, а собственные мысли. Прежде чем отправиться в спальню, я тщательно проверила все двери. Решетку у входа на веранду закрыла и только после этого поднялась наверх. Уже в спальне взгляд мой натолкнулся на палку, стоявшую в углу, и я решила ею воспользоваться: подперла дверь. Однако окно оставила открытым. Логики в этом не было, но что поделать…
