Мы обошли остров наполовину, когда небо разрезала молния, и мама подскочила как ошпаренная, поскользнулась и упала. Она порвала брюки о камни, но, похоже, даже этого не заметила.
– Господи, только не гроза! – воскликнула она, а лицо у нее стало белым, как молоко.
Мама боялась грозы с самого детства – тогда она однажды увидела, как молния ударила в телефонную будку, а в будке в тот момент как раз стоял мамин папа.
– По-моему, гроза еще далеко, – успокоила я ее и подумала, что теперь о поисках можно забыть.
Мама кивнула и прикусила нижнюю губу. Этим летом во время грозы мама спряталась в подвале, а Дурмот-Дурмот-Дурмот успокаивал ее, и они там просидели, пока гроза не закончилась. Я много раз говорила, что молния редко убивает людей, по крайней мере в Норвегии. За последние 16 лет зафиксировано всего три подобных случая. Я также говорила, что молния чаще бьет в мужчин, а не в женщин. Например, в США, где грозы очень распространены, мужчины составляют 82 процента всех людей, убитых молнией. «Это потому что мужчины чаще находятся в тех местах, куда бьет молния», – убеждала я маму. Однако мама только качала головой, будто не желая мне верить.
Не помню, чтобы она вела себя так, когда они с папой еще были женаты. Я даже думала, что она нарочно перегибает палку, чтобы Дурмот-Дурмот-Дурмот ее пожалел. Однако сейчас я поняла, что мама вряд ли притворяется. Такой ужас не изобразила бы даже лучшая в мире актриса.
Мама закрыла лицо руками. Она что, плачет? Или молится? Я подбежала к морю и, сняв с шеи бандану, намочила ее в воде, потом вернулась назад.
– Вот, – сказала я, – протри лоб, станет полегче.
– Спасибо. Ты у меня добрая и смелая, – проговорила мама, и от этих слов мне захотелось расправить плечи.
Я уже собиралась предложить маме передохнуть, но она вскочила на ноги.
– Нечего рассиживаться. Надо найти лодку и вывезти Бальтазара с этого острова. Погода в ближайшее время вряд ли улучшится, – сказала она, повязывая себе мою бандану.
– Эмилия. – Я взяла ее за руку. – А ты, по-моему, очень храбрая.
Мы вновь зашагали вдоль берега, но лодок видно не было. Не было их и в море. Я решила, что надо смастерить плот, и уже собиралась поделиться этой идеей с мамой, как в небе вновь сверкнула молния. Ломаной угловатой стрелой ударила она куда-то в самую середину нашего острова.
В отчаянии мама отвернулась и так стиснула зубы, что они заскрежетали. Я хотела взять ее за руку, но в эту секунду возле огромной березы на холме мне почудилось какое-то движение. Сперва я решила, что это животное – олень или косуля, но тут же поняла, что они должны быть другого цвета. Светлое пятно за березой больше напоминало человеческое лицо. Словно кто-то подглядывал за нами. Я позвала маму и показала на холм, но когда мама повернулась, светлое пятно уже исчезло.
– Что? – спросила она.
– Кажется, там человек, – сказала я.
– Где?
– Там наверху, возле березы. – Я опять махнула рукой в сторону холма.
Мама приложила ко лбу ладонь и долго вглядывалась вдаль, а потом посмотрела на меня.
– Ты уверена? – спросила она.
– Там что-то двигалось. Я думала, это животное, но потом поняла, что вижу человеческое лицо.
– Будь это человек, он дал бы о себе знать. Наверняка тебя просто молнией ослепило, – сказала мама.
Едва она упомянула о молнии, небо вновь озарилось. Но на этот раз гром загремел не сразу. Я задумалась, стоит ли рассказать маме о том, как в лесу трещали ветки, но решила подождать, пока гроза не уляжется.
– По-моему, гроза уходит, – сказала я.
Мама лишь кивнула, не глядя на меня, потом взяла меня за руку и побежала вперед. Мы вернулись на пляж, где папа сломал ногу, но лодки и тут не было. Я думала, может, мама не понимает, что мы уже обошли остров по кругу, но, взглянув на нее, я увидела в ее глазах слезы. Мама несколько раз сглотнула.
Над нами снова засверкала молния, а следом, практически сразу, загрохотал гром.
– Гроза не уходит. Она возвращается. В пещеру, живо! – скомандовала мама, и мы под проливным дождем бросились к тропинке.
22
Папа в пещере уже спал и проснулся лишь, когда мама прикрыла вход загородкой из веток.
– Ну как успехи? – спросил папа, устало улыбнувшись.
– Паршиво, – бросила мама, но, похоже, сейчас же пожалела о сказанном, – мы обошли все побережье, но ни одной лодки не нашли. А потом дождь совсем разошелся, и мы вернулись. Ты тут как?
– Болит уже меньше, а в спальном мешке мне хорошо и тепло. Вам бы тоже надо согреться. Там возле очага лежит что-то вроде одеяла и дрова. – Папа кивнул куда-то в сторону.
– У меня в рюкзаке мой домашний костюм и мамина пижама. Пап, ты прости, но для тебя я захватила только старую фланелевую рубашку – больше ничего не нашла. Но можно ведь костер развести. Чтобы согреться, – предложила я.
Мама с папой переглянулись, а затем снова посмотрели на меня.
– Да, тебя врасплох трудно застать, – сказал папа, а у меня покраснели не только щеки, но и мочки ушей. Когда он так говорит, непонятно, шутит он или говорит всерьез.
– Ну да, я же была скаутом. Правда, недолго, – пробормотала я, вытаскивая пижаму. Я бросила ее маме, а сама принялась стаскивать мокрую одежду.
Развернув свой домашний костюм, я сунула ногу в штанину и посмотрела на маму. Словно забыв, где находится, она, глядя на папу, уже собиралась начать раздеваться, но потом оба вдруг опомнились. Мама резко отвернулась, а папа отвел глаза.
– Дай мне ножик – я настрогаю палочек для костра, – попросила я папу.
– Кажется, ножик у мамы, – сказал папа, стараясь не смотреть на маму.
Мама молча вытащила из заднего кармана брюк нож и протянула его мне.
– Может, еду приготовим? – спросила я, готовясь выслушать от папы еще какой-нибудь комментарий в свой адрес, но тот просто кивнул.
– Я приготовлю. Похоже, распогодится еще не скоро, – сказала мама.
«Пожалуй, она права», – подумала я. Даже сюда, в пещеру, доносились глухие раскаты грома, а дождю загородка из веток была не помеха, и на полу возле входа натекла лужица.
Острым ножом я довольно скоро настрогала кучу палочек – чтобы папе было тепло, надо развести костер. Мама вытащила из рюкзака горелку, открыла две упаковки походной еды, бросила их в котелок и залила водой из бутылки. Затем чиркнула спичкой.
Я провела в скаутском отряде одно-единственное лето – мне не нравилась форма, которую надо было носить девочкам, но я научилась поджаривать хлеб на палочке и разводить костер. Я оторвала несколько страниц от лежащей возле очага газеты и уложила бумагу, палочки и дрова так, как нас учили. На секунду я испугалась, что костер разжечь не получится, но потом напомнила себе, что главное – добиться нужной температуры, и тогда загорится все что угодно. А дерево загорается примерно при 300 градусах.
