Мааг от удивления разинул рот. Он понял свою ошибку и попытался ее исправить:
— Вот и я то же самое и имею в виду.
— Неправда, ты имеешь в виду совсем другое, — возразил Фабер. — Я же сказал тебе, что не женат.
— Я забыл, — пробормотал Мааг.
Не проронив ни слова, Фабер пристально посмотрел на него, затем повернулся и пошел дальше. Несчастный Мааг увязался за ним следом. Ну просто не с кем поговорить как мужик с мужиком, с горечью размышлял он. Кругом одни идиоты. Повесив голову и ссутулившись, он плелся рядом с Фабером. Казалось, будто ноги его налиты свинцом, а на душе — сплошной мрак.
Фабер шагал быстро. Даже после нескольких лет армейской службы такого рода разговоры вызывали в нем отвращение. Ну почему им непременно нужно говорить о женщинах всякие гадости, размышлял он, охваченный омерзением.
До района, в котором была расквартирована их рота, осталось уже совсем недалеко. Фабер внезапно остановился. Из дома на правой стороне улице донесся странный, скулящий звук, который полоснул его как ножом по сердцу. Это было нечто такое, мимо чего он пройти никак не мог.
Мааг тоже остановился. Оба бросили взгляд через улицу на темную тень перед дверью дома. Тень направилась в их сторону.
— Пес, — удивленно прошептал Мааг. Действительно, огромный сторожевой пес, хромая на трех лапах, направлялся в их сторону. На правую заднюю лапу он не наступал.
— Чертова дворняга, — буркнул Мааг и угрожающе занес кулак.
— Только посмей его тронуть! — прикрикнул на него Фабер.
Пес остановился и заскулил. Фабер протянул руку и поманил пса к себе.
— Ну, не бойся, — повторял он, — подойди ко мне.
— Зачем тебе сдалась эта вонючая тварь? — раздраженно спросил Мааг.
Фабер не удостоил его ответом. Вместо этого он подошел к псу. Тот доверчиво приподнял голову и принялся лизать ему руку.
— Мне пора, — произнес Мааг, — мне через пять минут заступать в караул.
Фабер обернулся:
— Тебя никто не держит, — произнес он.
На какое-то мгновение Мааг одарил его колючим взглядом, затем повернулся на пятках и, оскорбленный в лучших чувствах, зашагал прочь. Собаку им жаль, с горечью думал он. Это надо же! Собаку, а до него никому нет дела.
Фабер осмотрел переднюю лапу пса — он бережно провел пальцами по шершавой коже и обнаружил впившийся между подушечек шип. Казалось, животное понимало, что человек хочет ему помочь, и потому стояло тихо. Ухватив шип ногтями, Фабер рывком вытащил его. Пес дернулся и вновь заскулил.
— Вот и все, — Фабер ласково похлопал по влажному носу, которым тот благодарно потерся о его руку. Интересно, подумал Фабер, можно ли взять пса с собой? Наверно, нет, другие наверняка станут возражать. Да и вообще, чем его кормить? По сравнению с началом войны пайки теперь выдавали скудные. С другой стороны, ему не хотелось бросать бедного пса на произвол судьбы.
Фабер сделал несколько шагов в надежде, что пес последует за ним. Однако когда он бросил взгляд через плечо, то увидел, что пес стоит на прежнем месте и провожает его взглядом. Постояв немного, он вновь заковылял на другую сторону улицы к своему дому, где, негромко скуля, свернулся калачиком у дверей. И тогда Фабер подошел к нему и сел рядом, подтянув колени. Пес положил на них голову и принялся лизать ему руки. Фабер нежно поглаживал лохматую спину. На улице было темно и тихо. Какое-то время человек и собака сидели не шелохнувшись. Фаберу почему-то подумалось, что у них много общего. Единственная разница заключалась в том, что он осознавал, что тоскует по дому, в то время как пес ощущал это каким-то внутренним чутьем. И то, что они сидели рядом, согревало душу и солдату из Шварцвальда, и псу, которого тоска по дому — увы, пустому и заброшенному — привела к родному порогу.
Пес сидел, закрыв глаза. Он чувствовал руку человека на своей спине и потому перестал скулить. Фаберу было видно, что время от времени он поднимал голову и поглядывал на дверь. Увы, впустить его в дом было некому. Как не было нигде ни знакомых лиц, ни знакомых запахов. Все было другим, и животное грустило. Фабер поднялся на ноги, пес не спускал с него глаз, следил за каждым движением. Казалось, в собачьих глазах застыла мольба. Сердце Фабера обливалось кровью.
— Прости, я ничем не могу тебе помочь, — негромко произнес он. — Я такой же одинокий, как и ты.
Когда он в конце концов превозмог себя и зашагал прочь, пес опустил голову на лапы и заскулил. Фабер прикусил губу и ускорил шаг. Внутри него закипал бессильный гнев.
13
На дворе стоял октябрь, и потому приказ к отступлению застал всех врасплох, заставив стряхнуть сонное спокойствие предыдущих недель. Впрочем, солдаты — народ привычный ко всяким неожиданностям, и вскоре никто уже ничему не удивлялся. Ночью их сменило подразделение морской пехоты, и они по темным дорогам маршем отошли на восток. Штайнер шагал в голове второго взвода, рядом с лейтенантом Мерцем; время от времени тот оглядывался на вверенную ему роту. Они не перекинулись между собой даже словом. Каждый был погружен в свои собственные мысли. Вдобавок ко всему Штайнер пребывал в дурном настроении. Накануне утром у него состоялся разговор с Фетчером, и тот сказал, что, на его взгляд, стоявшие на плацдарме дивизии уже давно списаны армейским начальством.
— Вот увидишь, нас ждет второй Сталинград, — сказал он. — Русские уже вплотную подошли к Мелитополю, а через несколько дней будут у Перекопа. Крым, считай, уже потерян, так что нам ничего не светит.
Штайнер пытался отогнать мрачные мысли. Он шагал впереди, краем глаза поглядывая на лицо ротного командира. Последние несколько дней они часто проводили время вместе. В один прекрасный день выяснилось, что Мерц — заядлый шахматист, после чего они не один вечер провели за шахматной доской. За игрой, как правило, следовали разговоры «за жизнь». В ходе этих задушевных бесед также выяснилось, что через жену Мерц приходится родственником адъютанту полковника Брандта. Надо сказать, что это известие встревожило Штайнера — ему тотчас вспомнился последний разговор с Кизелем и некрасивая сцена с полковником. Хотя после того злополучного вечера минуло несколько недель, никаких мер со стороны Брандта не последовало. Более того, даже Штрански оставил его в покое. Штайнера не покидало гнетущее чувство — опасение, что самое худшее еще впереди. И вот сейчас, исподтишка рассматривая лицо лейтенанта, он подумал о том, что тот ни разу в их разговорах даже отдаленно не коснулся того инцидента в штабе полка, хотя Кизель наверняка ему все рассказал. За этим молчанием явно что-то кроется, думал Штайнер. Он оглянулся на марширующую колонну.
— И сколько нам еще идти? — спросил Шнуррбарт. Он, не вынимая изо рта трубки, шагал рядом с Крюгером и Керном в первом ряду взвода. Услышав его слова, Мерц пожал плечами:
— Понятия не имею. Где-то впереди нас должна ждать колонна грузовиков. На них и погрузимся.
