Штрански подождал, пока Трибиг закроет за собой дверь. Затем снял телефонную трубку и связался с командиром взвода связи. Сообщений от других рот пока не поступало — ни по радио, ни по телефону. Гауптман закусил губу и положил на место трубку. До чего же все опротивело, подумал он.
С того самого момента, когда в тот роковой вечер Трибиг вернулся из штаба полка, гауптмана не оставляло чувство, что он сидит на жерле вулкана. Угроза со стороны командира полка была предельно ясна, и Штрански в течение последующих недель не решился тронуть Штайнера даже пальцем. Ощущение собственного бессилия подчас становилось невыносимым. Ему не оставалось ничего другого, как затаиться и ждать, и вот теперь, похоже, судьбоносный момент наступил. Два метра под землей — вот где место этому Штайнеру. И как только счеты с этим мерзавцем будут наконец сведены, размышлял Штрански, можно со спокойной душой покинуть Восточный фронт, и бог с ним, с Железным крестом. В конце концов, кто, как не Штайнер, виноват в том, что он до сих пор его не получил?
Штрански был настолько погружен в свои невеселые мысли, что даже не сразу услышал телефонный звонок. Услышав его, вздрогнул. Он снял трубку. На том конце провода был Кизель, и гауптман тотчас встревожился. Он внимательно выслушал слова адъютанта полковника Брандта, и лицо его сделалось белым как мел. Что там говорит Кизель? Немедленно отозвать атакующих. Держать оборону, где бы ни проходила ее линия. Ждать дальнейших распоряжений. И, наконец, вопрос:
— Трибиг уже выступил?
— Н-н-нет, — заикаясь, выдавил из себя Штрански. — То есть…
Он умолк и принялся судорожно соображать.
— Не понял, — голос Кизеля был холоден как лед.
— Сейчас уточню, — спешно поправился Штрански. — Одну минутку.
Он положил трубку на стол и огромными шагами бросился из комнаты в коридор, а оттуда в другую комнату, с окнами на улицу. Выглянув наружу, он увидел нескольких солдат, правда, в темноте было невозможно понять, кто это такие. Затем до него донесся голос Трибига — лейтенант отдавал распоряжения. Штрански открыл было рот, чтобы крикнуть, однако тотчас сжал губы и принялся с каменным лицом наблюдать, как рота пришла в движение. Вот она строем прошла по улице и в считаные секунды скрылась из вида. Штрански провел рукой по лицу — оно было влажным от пота — и поспешил к себе на командный пункт.
— Атака уже началась, — невозмутимо произнес он, беря со стола трубку. — Теперь я не могу ее остановить.
Кизель обменялся с невидимым собеседником парой фраз, после чего вновь обратился к гауптману:
— Значит, ваши солдаты наступают?
— Я пока не располагаю точной информацией. Как только мне станут известны подробности, я немедленно поставлю вас в известность.
— Именно этого и ждет от вас командир полка. Какие донесения поступают от других ваших рот?
— В последние полчаса мне не поступало никаких донесений, — ответил Штрански. — Думаю, что вестовые уже в пути. В последнем рапорте говорилось, что третья рота почти вплотную подошла к морю, в то время как первая рота практически не сдвинулась с места и по-прежнему ведет уличные бои.
— Отлично, герр Штрански. Убедитесь лично, чтобы приказ командира полка был доведен до всех ваших рот. Для нас самое главное, чтобы они установили между собой контакт как на левом, так и правом фланге. Если окажется, что завод невозможно взять, отведите вашу вторую роту назад на улицу и сообщите нам.
Штрански положил трубку. Ему показалось, будто где-то недалеко прогремели винтовочные выстрелы. Гауптман бросился к окну. Нет, он не ошибся.
— Это на заводе, — пробормотал он себе под нос. — Атака началась.
Прошло как минимум минуты три, когда Штайнер услышал негромкий хлопок — такой обычно сопровождает выстрел сигнальной ракеты. Не открывая глаз, он выждал необходимое время. Затем, когда заводской двор вновь погрузился во тьму, он осторожно выбрался из воронки. Внезапно, хотя до решающего момента остались считаные секунды, от его возбуждения не осталось и следа. Он полз вперед, преодолевая сантиметр за сантиметром, в направлении темной заводской стены, и все его чувства были обострены до предела. Взгляд Штайнера был прикован к окну, из которого, по его прикидкам, русские вели пулеметный огонь.
До стены оставалось лишь десять шагов, когда воздух огласился пронзительным кличем — столь неожиданным, что Штайнер припал к земле и застыл в неподвижности. Затем кто-то что-то быстро проговорил, и не успел Штайнер прийти в себя от своего первоначального страха, как заводской двор залил безжалостный свет сигнальной ракеты, прочертившей на черном небе огненный след. Одновременно с ракетой заговорил пулемет. Мимо с пронзительным свистом проносились смертоносные пули, взрывая вокруг сухую, песчаную почву. Скуля и всхлипывая, они пронзали воздух над головой Штайнера, и вскоре тот стряхнул с себя оцепенение. Прежде чем его настиг пулеметный огонь, который вел невидимый пулеметчик, Штайнер, в несколько прыжков преодолев оставшиеся метры, налетел на каменную стену и, вложив в свой бросок накопившееся отчаяние, швырнул в узкий зияющий провал окна у себя над головой связку из десяти ручных гранат. После этого он распластался на земле, стянул через голову автоматный ремень и принялся ждать. Вражеский пулеметчик, словно обезумев от ярости, поливал заводской двор свинцовым дождем пуль. Судя по всему, он засел в одном из окон чуть западнее. Над головой Штайнера раздалась несколько оглушительных выкриков — казалось, будто эти громогласные голоса прокатились по всему заводскому корпусу. От волнения Штайнер искусал себе до крови губы. Его уже начало мучить подозрение, что он не до конца дернул запал, когда заводское здание изнутри потряс грохот, словно содрогнулась и рухнула крыша.
Не успел стихнуть последний раскат взрыва, как Штайнер перекинул ноги через подоконник и прыгнул наугад в темноту. Он не мог с уверенностью сказать, какой высоты окно, однако приземлился рядом с гигантским станком. Оба конца огромного цеха терялись в темноте, а само помещение было до отказа забито разного рода техникой; ближе к окнам выстроился ряд небольших токарных станков. Пулеметная очередь прекратилась, однако в дальнем конце цеха был слышен топот подкованных сапог по каменным блокам пола. Вскоре этот топот уже звучал, словно оглушительная барабанная дробь, и Штайнер выпустил в ее направлении долгую автоматную очередь. Пока он перезаряжал оружие, со двора донеслись крики, и он подскочил к окну. Это были его боевые товарищи! Они бежали плечом к плечу, рты открыты, каски съехали набок, впереди Шнуррбарт и Крюгер. Еще мгновение, и они уже были внутри — прыгали в цех через окна, натыкались в темноте на станки, сбивали друг друга с ног, пытались друг друга перекричать. Штайнеру даже пришлось прикрикнуть на них, чтобы установить хотя бы видимость порядка. Он отдавал команды кратко и четко, и пока последние из солдат его взвода карабкались в окно, он сам уже бежал в дальний конец цеха, а за ним по пятам — его товарищи. Наконец они добежали до двери, которая вела в узкий коридор, и уже через минуту весь первый этаж правого крыла был в их руках, причем противник практически не оказал сопротивления.
