— Кто, могильщики? — уточнил Штайнер, чувствуя, как изо рта у него вытекает какая-то жидкость. Он точно знал, что это кровь, и потому подумал: ранение в легкое. А затем он ощутил боль. Она была повсюду — в спине, в груди, в ногах, в мозгу — везде и повсюду. Штайнер застонал и закрыл глаза. Да, не повезло, подумал он.
— Не глупи, — сказал Крюгер. — Сейчас за тобой придут санитары со сборного пункта.
— Опять эта старая песня, — ухмыльнулся Штайнер.
— Я хотел пойти с тобой, — грустно произнес Крюгер, — но Шульц мне не разрешил. Говорит, что я последний фельдфебель, который у них остался.
Какое-то время они молчали. Затем Крюгер посмотрел на часы:
— Прошло уже двадцать минут.
— Двадцать минут после чего?
— После того как тебя ранило. Десять минут ты был без сознания, вот я и подумал, что тебе хана.
Эти слова показались Штайнеру знакомыми. Где же он их уже слышал? Неожиданно его ушей достиг шум, который на мгновение отвлек его от этих мыслей. Казалось, что это кричит человек, чья голова обернута толстым одеялом.
— Фабер, — пробормотал Крюгер.
— А что с Фабером? — спросил Штайнер, но его приятель не ответил. Штайнер посмотрел в его перекошенное гримасой лицо и спросил еще раз, куда более требовательным тоном: — Что с Фабером?
— Кажется, они уже идут сюда, — произнес Крюгер.
Откуда-то из глубин тоннеля раздался топот ног по шпалам, и чей-то голос позвал:
— Где раненые?
— Здесь, — отозвался Крюгер. — Глаза, — шепнул он Штайнеру.
— Как это понять, глаза? — удивился тот.
— Их больше нет.
— Нет?
— Нет, обоих нет.
Штайнер безвольно запрокинул голову. Все, что он видел, — это массивный свод тоннеля над собой. В следующее мгновение он почувствовал, как чьи-то руки его подняли и положили на носилки. Затем над ним снова возникло лицо Крюгера.
— Только без рева, — приказал ему Штайнер.
— А кто здесь ревет? — ответил Крюгер, хлюпая носом.
— Ты теперь тут последний командир, — сказал ему Штайнер. — Ты не должен реветь.
Крюгер послушно кивнул.
— Вы готовы? — раздался чей-то голос.
— Заткнись! — рявкнул Штайнер, повернув голову в его сторону, а потом снова заговорил с Крюгером: — Можешь взять мой автомат. Мне он все равно в ближайшее время не понадобится.
Крюгер кивнул. Санитары с носилками тронулись с места, и он прошел вместе с ними несколько шагов.
— Когда ты вернешься, — сказал он, — можешь снова привезти для меня флакон духов.
В этой части тоннеля было еще довольно светло, и он сумел рассмотреть лицо Штайнера. Неожиданно он остановился на месте как вкопанный и крикнул:
— Да ты сам ревешь!
Но Штайнер ничего ему не ответил. Он отвернулся к стене и думал про себя: эх, старый приятель, мой старый добрый приятель. Даже сквозь закрытые веки он видел, как вокруг него собирается тьма. Неожиданно он ощутил, что его бьет дрожь. Он попытался сжаться в комок, подтянуть к груди ноги и вновь ощутил во рту кровь. Проклятие, мысленно выругался он. Кровь стекала по его губам, а когда он закашлялся, то все тело пронзила такая нестерпимая боль, что он застонал.
— Скоро будем на месте, — раздался над ним голос. — Стисните зубы.
— Хорошо, — прошептал Штайнер.
Когда он открыл глаза, то увидел, какая вокруг тьма. Как в могиле, подумал он. Неожиданно в нем проснулся страх, и он задрожал всем телом. Почему-то у него возникло чувство, что вокруг него всегда будет эта тьма, как и для Фабера, который лишился обоих глаз. О боже, подумал он, ну почему это должен был быть Фабер? Мысль о том, что Фабер ослеп, не укладывалась в голове. На какие-то секунды Штайнер позабыл даже о собственной боли и, широко раскрыв глаза, смотрел туда, где над ним должен был находиться свод тоннеля. Свод тоннеля, а дальше над ним голубое небо. А вот для Фабера неба больше не будет, как не будет для него ни звезд, ни зеленых деревьев. Штайнер почувствовал, что сейчас разрыдается. Он открыл рот и простонал. Боже мой, подумал он, боже мой. Какое-то время он лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к жутковатому уханью в груди и спине. Одеяло под ним пропиталось кровью, которая била фонтанами из разорванной плоти.
И чем больше крови вытекало из него, тем легче становилось его тело. Он казался самому себе парящим в воздухе перышком, которое устремляется к свету. Устремляется к свету? Сначала по лицу его скользнул лишь сероватый блик, который медленно начал превращаться в сияющий кристалл, становясь все больше и ослепительнее, пока на него стало невозможно смотреть. Но Штайнер смотрел, не в силах оторвать глаз. Наконец губы его зашевелились, и он прошептал:
— Анна.
Затем он увидел ее лицо. Ее глаза, которые смотрели на него. Увидев ее улыбку, он тоже улыбнулся ей в ответ и произнес:
— Я иду к тебе! Я иду к тебе, Анна!
И его вынесли из тоннеля навстречу солнечному дню.
