— Он пошел вон туда.
Шнуррбарт попытался вглядеться в расплывчатое белое пятно лица Маага.
— Туда?
— Конечно. В сторону русских позиций, — ответил Мааг, — посмотреть, что там происходит.
— Один?
— Естественно. Как всегда. Что в этом особенного?
— Вот идиот! — воскликнул Шнуррбарт. Ему следовало проследить за Штайнером раньше.
Лес пах прелой листвой, талым снегом и раскисшей почвой. Лес был полон ночных шорохов. Шнуррбарт устремил взгляд в темноту.
— Он не сказал, как долго пробудет там?
— С какой стати? Все будет зависеть от русских.
Шнуррбарт кивнул. Если бы только знать, что теперь делать, подумал он.
Какое-то время оба молчали. Когда долго стоишь молча, влажность ночного леса как будто окутывает тебя морозной свежестью.
Шнуррбарт сделал несколько шагов дальше по траншее, затем вернулся к Маагу, испытывая всевозрастающую неловкость.
— Возвращайся к остальным и скажи, чтобы готовились к отходу, — сказал он. — Мы подождем еще десять минут. Если к этому времени Штайнер не вернется, мы отправимся на его поиски.
С этими словами Шнуррбарт встал за пулемет, а Мааг выбрался из траншеи и поспешил в направлении блиндажа. Какое-то время Шнуррбарт задумчиво разглядывал бруствер окопа. Его мысли снова и снова возвращались к Штайнеру. Наверное, глупо беспокоиться за него. Он усмехнулся, представив себе, что Штайнер сидит в каком-нибудь брошенном русскими блиндаже и читает книгу, которую постоянно носит с собой. С тех пор как Шнуррбарт познакомился с ним, тот никогда не расстается с «Избранным» Эйхендорфа, неизменно храня книжку в кармане. Он читает ее в самой необычной обстановке. Причем перечитывает, наверно, в сотый раз. Странно, потому что любовь к чтению не соответствует его облику.
Шнуррбарт вспомнил, как бесцеремонно Штайнер вел себя с ним в самом начале их знакомства, прежде чем небрежные и едва ли не враждебные отношения превратились в дружбу. Это изменение произошло полтора года назад. Батальон тогда удерживал позиции к югу от Краматорской, на бескрайних заснеженных равнинах России…
Снег шел несколько дней подряд, переходя временами в нескончаемую метель. Они сидели в блиндаже и грелись возле печки, вырезанной из металлического бочонка. Был поздний вечер. Остальные солдаты уже спали. Штайнер читал, Шнуррбарт поджаривал хлеб на раскаленном боку печки. Неожиданно Штайнер отложил книгу и спросил:
— В шахматы играешь?
— Более или менее, — ответил Шнуррбарт. Штайнер вытащил из ранца походные шахматы и расставил на доске фигурки. Игра началась. После первых же ходов Шнуррбарт понял, что его противник — настоящий шахматист высокого класса. Игра закончилась через полчаса. Вторую партию Шнуррбарт тоже проиграл. Прозевав королеву, он сердито смахнул фигурки с доски. Штайнер бесстрастно закурил.
— Плохо, что ты лишился королевы, — заметил он.
Они сидели молча, слушая, как завывает вьюга, наметая снег сквозь щели в стене и двери. Шнуррбарт достал трубку и набил ее табаком. Раскурив ее, он посмотрел на Штайнера и сказал:
— Я не из любопытных, но все-таки… — Он помедлил, обдумывая, как бы лучше сформулировать вопрос. Это оказалось сложнее, чем он предполагал. Наконец, сделав над собой усилие, он заставил себя договорить: — Я хотел спросить, была ли у тебя девушка.
Черты лица Штайнера как будто окаменели. Его глаза недовольно сузились, и Шнуррбарт поспешил извиниться.
— Я не хотел наступать на больную мозоль, — сказал он, уже пожалев о том, что, видимо, задал неподходящий вопрос. Штайнер и раньше давал понять, что на подобные темы говорить он не любит. Но, в конце концов, они воюют вместе уже более трех лет. Что плохого в подобном невинном вопросе? Шнуррбарт раздраженно принялся выколачивать трубку о ножку стола, после чего торопливо засунул ее в карман. Если Штайнер не хочет разговаривать, никто из него ничего не будет клещами вытягивать, подумал он и зевнул.
— Пожалуй, немного вздремну, — пробормотал он. — Я чертовски устал.
На этот раз Штайнер смягчился.
— Погоди! — произнес он и быстро оглянулся на спящих солдат. Затем положил руку на стол и подался вперед: — У меня была девушка, но она умерла.
Последовавшая за этим признанием тишина прерывалась лишь воем вьюги и порывами ветра, обрушивавшимися на дверь. Казалось, будто в нее стучит чья-то сильная рука. Вот, оказывается, как, подумал Шнуррбарт, пытаясь сохранить на лице выражение бесстрастной вежливости. Он привалился спиной к стене, скрестил ноги и спокойно встретил испытующий взгляд Штайнера.
— Могу представить себе, каково чувствовать такое, — осторожно произнес он и замолчал.
Снова стало тихо. Затем где-то рядом разорвался артиллерийский снаряд. Стены блиндажа содрогнулись от взрыва. Кто-то из спящих солдат простонал и пробормотал что-то неразборчивое. Шнуррбарт бросил взгляд на дверь. На полу возле порога нанесло полоску снега.
— Нет конца этому проклятому снегу, — пробормотал он. Штайнер ничего не ответил, и, наконец, Шнуррбарт снова повернулся к нему и спросил: — Как ее звали?
— Анна.
Шнуррбарт кивнул:
— Хорошее имя. Что с ней случилось?
— Она трагически погибла, — коротко ответил Штайнер, и его собеседнику показалось, что больше ничего он не узнает. Шнуррбарт почесал затылок, думая о том, как бы перевести разговор на другую, более подходящую тему. Но Штайнер и на этот раз опередил его. Указав на дверь, он сказал:
— Погода была такая, как сейчас. Мы вдвоем часто ходили в горы. Когда мы поднимались к вершине, неожиданно разразилась снежная буря. Она поскользнулась и… — Он замолчал, устремив взгляд на мерцающий огонек свечи. Пауза снова затянулась. Шнуррбарт втянул голову в плечи и заговорил:
— Ужасно. Когда это случилось?
— В тридцать восьмом. Незадолго до начала войны.
— Пять лет назад. Мне кажется, что это было очень давно.
— Может быть, для тебя это было давно, — отозвался Штайнер и покачал головой. — Для меня это было как будто вчера. Вчера, и сегодня, и всегда. — Прядь черных волос упала ему на лоб. Он смахнул ее нетерпеливым движением. — Понимаешь, это была моя вина, только моя. Я отпустил ее, вот эти руки, которые ты видишь, отпустили ее. Когда ты пережил такое, то никогда уже об этом не забудешь.
Его лицо неожиданно сморщилось, как будто в него плеснули кислотой. Лучше было бы мне не затевать этот разговор, подумал Шнуррбарт. Испытывая почти физически неловкость, он полез в карман за трубкой и тут же набил ее. В печке потрескивали поленья и стреляли головешки. Спустя какое-то время молчание показалось ему почти осязаемым. Он оперся локтями о стол, откашлялся и, наконец, заговорил:
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Для тебя это адские муки. Но нельзя всю жизнь терзаться чувством вины.
