— Куда поедем? — обычно спрашивал он, и ответ всегда был один — «куда угодно». Цолль усмехнулся. Он знал массу уютных местечек, которые были прекрасными адресами для таких поездок «куда угодно». Цолль еще какое-то время перебирал в уме приятные воспоминания, и к нему вернулось былое возбуждение. Он заново пережил недавнее «приключение» с русской пленницей и решил, что все могло бы пройти куда лучше, чем в конечном итоге получилось. Это всегда происходит слишком быстро, раздраженно подумал Цолль. Он просунул руки под голову и лежал так около четверти часа. Затем на него снова нахлынуло беспокойство. Такого просто не может быть, чтобы Штайнер так долго издевался над ним и никто не запротестовал бы. Цолль подтянул штаны и снова лег на живот и прижал ухо к стенке шкафа. Затаив дыхание, прислушался. Было настолько тихо, что Цоллю стало страшно. Его пронзила неприятная, ужасная мысль: взвод уже ушел, оставив его одного. Он тут же забыл о гордости и закричал. Сначала тихо, затем громче и громче, пока его крики не слились в один протяжный вопль. Сжавшись в комок, он принялся молотить подошвами сапог в дно шкафа и впился пальцами в щель двери, раздирая их в кровь. Поняв тщетность попыток, Цолль замер, жадно хватая ртом воздух. Ему становилось все более и более очевидным, что Штайнер бросил его, заперев в шкафу, из которого невозможно выбраться без посторонней помощи.
Он снова опрокинулся на спину, глядя в темноту. Перед его глазами заплясали точки света, превращаясь в круги, когда он сжимал веки, и искрами разлетались во все стороны, когда он открывал глаза. Мне нельзя терять голову, твердил он себе. Необходимо сохранять спокойствие. Цолль попытался думать. Ему снова показалось, что он услышал какой-то шум. На этот раз в этом не было никаких сомнений. Прежде чем Цолль успел понять происхождение звуков, шкаф, в котором он находился, пришел в движение. Он дважды ударился о стенки, прежде чем на него хлынул свет, заставивший зажмуриться. Цолль принял сидячее положение и удивленно моргнул, увидев перед собой множество злобных лиц. Его охватил страх. К нему потянулись десятки рук, вцепившихся ему в волосы, схвативших его за одежду и конечности. В следующее мгновение его выдернули из шкафа и швырнули на пол. Когда Цолль попытался сопротивляться, его руки и ноги придавили к полу и начали рвать на нем одежду, осыпая градом безжалостных ударов. Над ним возникло лицо русской женщины, которую он изнасиловал. Его закрывали пряди спутанных волос, глаза сверкали как подсвеченное изнутри зеленое стекло. Она не стала бить его, как остальные женщины. Она стояла, сгорбившись, над ним и молча смотрела на него. Цолль, залитый кровью, дергавшийся от пинков и ударов, которые обрушивались на его тело, находившийся на грани обморока, не видел на этом неподвижном лице никаких эмоций. Он видел ее грудь, на которой остались следы его укусов, покрытую синяками шею и бездонные, лихорадочно горящие глаза.
Затем его тело пронзила острая боль, как будто в него вогнали кусок раскаленного добела железа. В вырвавшемся из его горла крике уже не было ничего человеческого. Он был настолько громок, что женщины попятились назад, прижимая руки к ушам. Крик не прекращался и перешел в нескончаемый звериный вой. Так продолжалось до тех пор, пока одна из женщин не вышла из оцепенения и не прыгнула обеими ногами на ревущее, дергающееся окровавленное тело Цолля, после чего все остальные снова набросились на него и принялись с криками топтать и избивать. Удары обрушивались на него до тех пор, пока не заглушили этот жуткий крик.
Когда с ним наконец было покончено и все вышли из комнаты, в окно упали солнечные лучи. Ноги мертвого Цолля оказались как раз в лужице света.
4
Гауптман Штрански решил не откладывать визит к майору Фогелю. В тот же вечер он отправился к нему в гости. Штаб 3-го батальона располагался к северу от высоты 121,4, в центре луга, который полого спускался в западном направлении. Рядом с блиндажами протекал ручей, густо поросший с обеих сторон кустарником. Когда Штрански открыл дверь командирского блиндажа, в тусклом свете нескольких свечей он заметил, что у Фогеля уже находится другой гость. Напротив него за столом сидел Кизель.
Фогель встал.
— Черт побери! — воскликнул он. — Что за сюрприз!
Штрански улыбнулся, пытаясь скрыть свое неудовольствие от присутствия Кизеля.
— Надеюсь, я вам не помешал, — сказал он.
— Ерунда! — энергично тряхнул головой Фогель. — Я ждал вас вчера. Но рад видеть вас в любое время.
Он отошел в угол и, покопавшись там, поставил на стол несколько бутылок.
Кизель облизнулся.
— Уважаю ваш вкус, Фогель. Мозельское урожая 1937 года здесь, в самом южном уголке России. Продолжайте в том же духе, и у вас от гостей отбоя не будет.
Майор гулко хохотнул и принялся откупоривать первую бутылку.
— Для этого следует проявить организаторский талант, господа. Это естественно для такого старого солдата, как я, — ответил он и наполнил стаканы. — И потом, бутылка мозельского в этом местечке не больший абсурд, чем наше присутствие здесь. Ваше здоровье!
Офицеры чокнулись. Штрански сделал глоток.
— Превосходно, майор! Моих истомленных жаждой губ давно уже не касался такой нектар!
Майор польщенно кивнул и бросил на стол пачку сигарет. Когда они закурили, Кизель, прибывший на несколько минут раньше Штрански, огляделся по сторонам. Огоньки свечей отбрасывали тени собравшихся на грубые стены блиндажа. Возле двери стояла сколоченная из досок майорская койка. У ее изголовья стоял сундук, в котором, по-видимому, хранилась одежда. На гвоздях, вбитых в стену, висели автомат, патронная лента и плащ.
Штрански затянулся сигаретой, которая плохо горела. Наконец, раскурив ее, он скрестил ноги и повернулся к майору:
— Кстати, герр майор, почему вам кажется абсурдным наше присутствие на этом плацдарме?
Огромная голова Фогеля с белыми как снег волосами слегка дернулась. Он оттолкнул в сторону стакан с вином.
— Я могу ответить вам на ваш вопрос, герр Штрански, — пророкотал он. — Если нам и дальше придется изображать из себя пожарную команду, то нет смысла находиться в нескольких сотнях километров от сердца пожара. А именно в таком месте мы сейчас и находимся. Именно это и делает абсурдным наше присутствие на данном плацдарме.
Штрански нахмурился:
— Я не вполне понимаю вас. В конце концов, мы находимся здесь для того, чтобы осуществить чрезвычайно важную миссию. Мне кажется, что ваше мнение зиждется на неком предубеждении. Ведь любая горстка солдат, отрезанная от основных войск, должна выполнять свою функцию. Разве не так, герр Кизель? Или, может, вы скажете мне, где именно наше присутствие было бы более эффективным? Мне кажется, что тактическое значение плацдарма закрыто для обсуждения.
Прежде чем Кизель успел что-либо ответить, Фогель с силой ударил кулаком по столу.
— Тактическое значение? Вы, наверно, имеете в виду декоративное значение. — Майор подался вперед, опираясь локтями о стол. — Вы, должно быть, спите наяву, — грубо добавил он. — Подумайте о ходе этой военной кампании и проанализируйте ее с самого начала и до настоящего времени. Вы поймете, что она похожа на ходьбу слепого, который идет в каком-то направлении до тех пор, пока не упрется в стену, затем повернется и двинется назад. Влево, вправо, туда, сюда. Вам известно, к чему это приводит. — Казалось, что и без того огромная фигура Фогеля еще больше увеличилась в размерах. Глаза под кустистыми бровями сердито блеснули. Штрански почувствовал себя неуютно в его присутствии. — Я вам скажу, к чему. К полной потере силы. К затратам. К неразберихе. Преступной глупости. — Фогель схватил стакан со стола и сделал долгий глоток.
