— В чем дело? — резко спросил он.
Ответом ему была тишина. Теперь Мейер полностью пришел в себя. Он тут же инстинктивно потянулся за пистолетом и вскочил на ноги. В следующую секунду он услышал голос, несомненно, принадлежавший лейтенанту Гауссеру:
— Какой дьявол забрался в эту милую норку?
Смутившись, Мейер быстро наклонил голову. В следующую секунду ему на помощь пришло чувство юмора.
— Если вы имеете в виду меня, лейтенант Гауссер, — шутливо произнес он, — то я должен потребовать более уважительного тона от сослуживца-офицера.
Снаружи донесся удивленный возглас. Через секунду перед Мейером возникла фигура Гауссера.
— Мейер! — вскричал он. — Как, черт побери, вы забрались в эту пещеру?
— Через вход, герр Гауссер, через вход, так же, как и вы сами. — Теперь они стояли почти рядом, однако не видя в темноте ничего, кроме смутных силуэтов.
— Я, должно быть, заснул, — признался Мейер. — В конце концов, неважно, где провести ночь — в блиндаже или здесь. Но что вас привело сюда в столь поздний час? Я думал, что вы давно уже спите. С кем вы там разговаривали?
— Слишком много вопросов за один раз, — ответил Гауссер. — Давайте по порядку. Я, как и вы, споткнулся о какую-то корягу, лежащую поперек траншеи. Я проверял посты. Я ни с кем не разговаривал, а просто выругался. Слушайте, давайте присядем, вы не возражаете?
— Почему бы нет? — вопросом на вопрос ответил Мейер. Офицеры подошли ближе друг к другу и закурили.
— Мерзкая погода, — проворчал Гауссер.
Мейер согласно кивнул.
— Если дожди затянутся, — сказал он, — то стены блиндажей и траншей обрушатся. Никогда бы не подумал, что сезон дождей может так надолго затянуться.
Они замолчали и выглянули наружу через амбразуру. Гауссер уже оправился от смущения и принялся размышлять о причинах, по которым Мейер появился здесь. Скорее всего, он ждет, когда вернется взвод, сомневаться в этом не приходится, подумал он. Видимо, собрался ждать до рассвета. Да, Мейер достоин восхищения. Должно быть, он очень хорошо относится к своим подчиненным, если готов бодрствовать всю ночь, чтобы дождаться их возвращения. Стоит ли спрашивать об этом самого Мейера? Поскольку Мейер сам ничего не сказал о причине своего беспокойства, то лучше ни о чем его не спрашивать. Немного помолчав, офицеры начали болтать о всяких пустяках, время от времени украдкой поглядывая на часы. Хотя обоим очень хотелось спать, никто не осмелился первым признаться в этом. Однако разговор их вскоре практически сошел на нет. Теперь они отделывались односложными ответами, и их слова были еле слышны за монотонным шумом дождя. Наконец разговор прекратился совсем, и оба замолчали.
Позиции 3-й роты проходили вокруг восточного склона высоты 121,4. Примерно час назад перестал идти дождь. На линии фронта стало тихо. В одной из передовых стрелковых ячеек за пулеметом стоял рядовой Фабер. Он заступил в караул в три часа утра. Это был широкоплечий неразговорчивый парень. Солдатам его взвода всегда казалось, что он говорит веско и к его словам уже больше нечего добавить. Фабер мучительно медленно подбирал слова, а его мысли часто поражали глубиной и загадочностью, подобной спокойной тишине лесных озер в его родных местах. Фабер родился и вырос в Шварцвальде. До войны он был лесорубом, и тропинки, петлявшие в густых хвойных лесах, казались ему столь же привычными и знакомыми, как и морщинки на лице матери. Три года назад, когда его призвали в армию, он надел военную форму без особого восторга. В ту пору ему было двадцать четыре года. С тех пор он постоянно находился в 3-й роте лейтенанта Гауссера и был на хорошем счету у начальства. Его считали надежным уравновешенным солдатом. Сейчас он неподвижно стоял в стрелковой ячейке, доходившей до уровня груди, перед своим пулеметом. Фабер внимательно вглядывался в темноту и прислушивался к доносящимся с разных сторон звукам. Звуки были одними и теми же — негромкое покашливание солдат в соседних стрелковых ячейках, позвякивание металла при перемещении рычага пулемета, чавканье подошв солдатских сапог, когда кто-нибудь проходил по грязному дну траншеи. Фабер воспринимал их лишь дальними уголками сознания. Однако последние пятнадцать минут он чувствовал, что его не оставляет необъяснимая тревога. Сначала он никак не мог понять, что именно вывело его из состояния апатии в самом начале караула и вселило в него медленно возраставшее беспокойство. Ему не сразу стало понятно, что это было вызвано непривычной тишиной, воцарившейся на позициях вражеских войск.
Это было подозрительно, и Фабер понял, что следует быть начеку. Он часто производил выстрелы из ракетницы, а его товарищи, находившиеся в соседних стрелковых ячейках, делали то же самое. Теперь интервалы между выстрелами делались все короче и короче. Но как Фабер ни напрягал зрение, ему не удавалось увидеть ничего такого, что подтвердило бы его подозрения. Каждый раз, когда в воздух взлетала ракета, он зажмуривался, чтобы не так было больно глазам. Когда он в очередной раз зарядил ракетницу, ему в голову пришла мысль поделиться своими подозрениями с командиром взвода. Он уже собрался подойти к ближайшему посту и сообщить о странном затишье на русских позициях, но решил прежде выпустить очередную ракету.
Откуда-то справа неожиданно донесся крик, и, пока ракета летела вверх, Фабер заметил фигуру человека, бегущего по склону. Фигура неожиданно остановилась и подняла руки. Затем до слуха Фабера снова донесся все тот же крик. Кричали по-немецки. Фабер убрал руки от пулемета и с удивлением стал разглядывать русского солдата, находящегося примерно в двадцати метрах от него. Фабер на этот раз повел себя необычно, проявив не свойственную ему энергию. Он торопливо позвал солдата своего взвода, находившегося в соседнем окопе, и, прежде чем ракета успела погаснуть, приказал русскому, кричавшему, что он обер-ефрейтор Штайнер, медленно подойти к траншее, подняв руки. Он прекрасно понимал ту степень риска, которой подвергается, — все это могло быть подстроенной русскими ловушкой. По этой причине он не спускал пальцев с гашетки пулемета и ждал, когда назвавшийся немцем человек подойдет ближе, чтобы, несмотря на темноту, можно было бы проследить за каждым его движением. Затем он приказал ему запрыгнуть в траншею. К Фаберу поспешили солдаты из соседних стрелковых ячеек. Они держали винтовки наготове, чтобы, если понадобится, «тепло» встретить нежданного гостя. Они подозрительно разглядывали незнакомца, тяжело запыхавшегося от быстрого бега и прислонившегося к стенке траншеи. Между тем Фабер выпустил новую ракету, и только после этого, убедившись, что к немецким позициям больше не приближаются никакие другие нежданные гости, он повернулся к товарищам, которые засыпали перебежчика множеством вопросов.
— Успокойтесь! — произнес Фабер, протискиваясь через кольцо солдат к русскому. Какое-то время он молча разглядывал его, затем тихо сказал: — Значит, ты Штайнер.
Незнакомец кивнул. Фабер включил фонарик и осветил его лицо. Оно было заляпано грязью, и узнать, кто это такой, не представлялось возможным.
— Где остальные? — продолжил Фабер.
