— Как хочешь!
После этого он поднялся к себе в комнату.
9
Пасха прошла практически незамеченной. Причиной тому была монотонность жизни на передовой. Солдаты как будто не замечали весны. Лишь иногда, выходя из блиндажей и землянок на воздух, подставив усталые лица солнцу и зажмурив глаза, они на несколько минут забывали об окружающем мире. Так продолжалось до тех пор, пока где-нибудь рядом не взрывался артиллерийский снаряд, обрушивавший на них облака пыли. Они снова ныряли на дно траншеи с перекошенными от страха и гнева лицами. Солдаты разражались ругательствами и расходились по своим блиндажам, из окошек которых тоскливо поглядывали на узкую полоску голубого неба, видневшуюся над краем окопа.
Давно ожидаемое наступление русских так и не началось. Однако все больше и больше вражеских орудий обрушивали смертоносный град снарядов на немецкие позиции. Весь день высота была окутана шлейфом пыли, а ночью тяжелые бомбардировщики пролетали так низко над траншеями, что солдаты в блиндажах постоянно вздрагивали от взрывов, вжимая голову в плечи. То, что они не знали, когда противник перейдет в наступление, не особенно тревожило их. Долгие месяцы и годы они учились искусству ожидания. Они с ловкостью акробатов перемещались по холмам сообщения и огневым точкам, зная, что неверный шаг или неуклюжее движение быстро положит конец всему. Их отличали сноровка и безразличие, типичное для тех, у кого за плечами годы практического опыта. Ежедневные артиллерийские обстрелы, еженощные нападения русских разведывательных групп и массированные бомбардировки позиций с воздуха стоили батальону все новых и новых жертв. Без происшествий не обходился практически ни один день. Той решающей весной 1943 года, ожидая наступления Красной армии, немецкие солдаты узнали о том, что война приняла новую форму и теперь угрожает их родным домам. Знакомых лиц рядом с ними становилось все меньше и меньше. С каждым часом все сильнее обострялось ощущение того, что их борьба бессмысленна, вызывая все большую усталость и безысходность.
Блиндажи 2-й роты были выкопаны в стенах траншей на расстоянии двадцати пяти — тридцати метров друг от друга. Свободные от караула солдаты обычно валялись на сколоченных из досок койках. С ними снова был Штайнер, вернувшийся в батальон на прошлой неделе. Сразу по прибытии его вызвал к себе Фетчер. У них состоялся долгий разговор, и фельдфебель предупредил взводного, что будет лучше, если он примет предложение командира полка и перейдет на службу в штаб. Потрясенный известием о смерти Дорна, Штайнер тем не менее решительно отказался. Он ответил, что даже десятку гауптманов Штрански ни за что не заставить его покинуть роту. Встреча со взводом прошла мрачно и сдержанно. На мундирах Шнуррбарта и Крюгера уже красовались новые знаки различия. Они приняли поздравления Штайнера с меланхолическими улыбками.
— Ничего хорошего в этом не будет, — прокомментировал Крюгер с горькой усмешкой, — если через месяц никого из тех засранцев, кем мне хотелось бы командовать, не останется в живых.
Они еще не успели свыкнуться с мыслью о том, что Ансельм и Дорн убиты. Штайнер быстро понял настроение товарищей, которое лишь усилило его собственную депрессию; в нее он впадал каждый раз, когда вспоминал о непонятной уклончивости Гертруды. К счастью, времени для подобных размышлений у него теперь было очень мало. Он перераспределил солдат своего взвода на новые группы и активно занимался боевой подготовкой пополнения, присланного всего несколько дней назад. Он обучал новичков всему тому, что может пригодиться на передовой, рассказывал об опасностях позиционной войны, разъяснял, как вести себя на разных этапах предстоящего русского наступления, чтобы парни не потеряли головы, когда начнется настоящий бой.
Он по-прежнему думал о пополнении, сидя за столом в своем блиндаже и рассеянно наблюдая за тем, как Фабер пытается ножом разрезать на мелкие части скудный кусок пайковой колбасы. Его большое серьезное лицо с крупным носом, раздвоенным подбородком и тонкими губами выражало полную самоотдачу тому делу, которым он занимался. Ножом бывший лесоруб действовал так, как будто выбирал место на дереве, прежде чем нанести по нему очередной удар топором. У него были темно-голубые, как лесные озера, глаза. Перевода Фабера из 3-й роты во 2-ю удалось добиться, лишь сломив нешуточное сопротивление лейтенанта Гауссера. Гауссеру очень не хотелось отпускать хорошего пулеметчика, и лейтенанту Мейеру пришлось приложить немалые усилия, чтобы получить его согласие. Позднее Мейер сказал Штайнеру, что если ему в будущем понадобится солдат, то он лучше сходит за линию фронта и захватит пленного, чем станет просить других офицеров о такой услуге. В конечном итоге перевод Фабера благополучно осуществился, и он стал пулеметчиком 2-го взвода.
В блиндаже находились пять человек. Они лежали на койках и спали, громко храпя. Из пяти солдат единственным «стариком» из штайнеровского взвода был Керн. Мааг и Пастернак попали в отделение Крюгера и спали в соседнем блиндаже. Голлербах и Шнуррбарт поселились по соседству вместе с четырьмя солдатами из пополнения. Хотя теперь во взводе насчитывалось более тридцати человек, «старики» были не в восторге от прибытия новых солдат. Это означало, что их разлучат, переведя в разные отделения.
Голлербаху хотелось остаться вместе с Маагом и Пастернаком, но Штайнер заявил, что было бы несправедливо оставить желторотых новобранцев без опытного фронтовика. В любом случае, как саркастически заметил Крюгер, через пару недель целый батальон можно будет разместить в одном блиндаже.
Между тем Фабер наконец справился с колбасой и вытер жирные пальцы о штаны. Подняв голову, он перехватил устремленный на него задумчивый взгляд Штайнера.
— Мало от них толку, — лаконично заметил он.
Штайнер немного рассеянно посмотрел на него и кивнул:
— Знаю, но чего еще было ожидать от них? Эти младенцы выбрали неудачное время для прогулки на передовую. Всего четыре недели подготовки — и сразу во фронтовой котел. Боюсь, что у нас еще будут неприятности с ними.
— Я того же мнения, — согласился Фабер. — Даже дерево должно научиться сгибаться в нужном направлении. Иначе оно сломается в первую же бурю.
Штайнер усмехнулся:
— Ты всегда сравниваешь все с деревьями?
— Почти всегда, — невозмутимо ответил бывший лесоруб.
Штайнер вытащил пачку сигарет и протянул ее Фаберу:
— Куришь?
— Нет.
— Как знаешь, — пожал плечами взводный и закурил.
Он уже несколько раз беседовал с Фабером и знал, что у его родителей небольшая ферма неподалеку от Санкт-Блазиена, однако его новый пулеметчик был настолько немногословен, что больше ничего не удалось узнать от него. Лишь однажды Фабер немного открылся ему. Они разговаривали о деревьях, а это была, пожалуй, единственная тема, которая была ему знакома и небезразлична. Вспомнив об этом, Штайнер снова затронул ее:
— Я не отношусь к числу тех, кто умеет слышать, как растет трава, а что касается деревьев, то знаю лишь то, что они красивы и годятся для того, чтобы делать из них пиломатериалы. Я был бы не прочь узнать о них немного больше.
