Хмыкнув, Роксана неторопливо поднялась на ноги, чуть не спровоцировав меня дернуть ее назад и подмять, прекратить эти пытки. Так же без всякой поспешности расстегнула и сняла свои штаны вместе с трусиками, покачивая бедрами. Повернулась ко мне спиной, переступила так, что мои бедра оказались между ее длинных ног. Прогнулась, измываясь надо мной видом своих приоткрывшихся в таком положении блестящих аккуратных складочек. Уперлась в мои колени ладонями и только тогда опустилась на меня.
— Ох, сука, как же горячо! — прошипел я сквозь зубы от первого же касания.
Чуть шевельнув своей роскошной задницей, погремушка устроилась так, что мой подпрыгивающий член расположился точно между губ ее естества. Скользнула по стояку вниз, наклоняясь таким образом, чтобы я видел абсолютно все. Из горла вырвался рык, когда она вернулась назад, позволив головке только упереться в тесный вход в ее тело, и, чуть задержавшись, плавно проехалась опять от вершины до основания, вскрикнув. Ощущения были едва ли не запредельные. Словно меня облизывают сверху донизу, орошая обильной шелковистой влагой. Засранка! Отказав мне в настоящем минете, она вытворяла почти полный его аналог, заменив верхние губы на нижние и заставляя каждым таким обсасыванием-скольжением переживать меня не только реальные ощущения, но еще и фантомные, те, что дорисовало мое голодное воображение. И это был ядерный взрыв мозга. Я, загребая траву и камни, стискивал кулаки и зубы до скрипа, и все силы уходили только на то, чтобы не закрыть глаза. Или я бы кончил в ту же секунду. Даже звука ее дыхания мне было бы достаточно для этого. Скольжение вверх на выдохе, пауза, когда она замирает в крайней точке, сохраняя наш контакт исключительно между дико чувствительным навершием и источником щедро льющейся на него влаги, искушая лишь толкнуться, войти. После — стремительное движение обратно, она покрывает меня своими соками все обильнее с убийственно тихим выдохом. И снова. Снова. До черноты перед глазами, до боли в груди от сдерживаемых криков-приказов, до судорог в мышцах, требующих рывков и толчков.
И вдруг, как шок, обволакивающее быстрое проникновение, от которого я заорал. И не смог уже заткнуться, добиваемый резкими ударами ее бедер, порочными шлепками плоти о плоть. Роксана будто использовала меня, как если бы я был просто орудием для ее сосредоточенного самоудовлетворения, и мне крышу рвало от этого. Она брала меня по своему усмотрению. Меня, никогда не знавшего прежде такого, этой пассивной роли. Часть моей натуры бесилась, восставала, требуя вернуть себе контроль, отобрать у этой девчонки власть. Власть ошеломлять меня таким вот… освобождением. Потому что именно на это и было похоже. Позволяя ей это использование, я был свободен от шанса управлять, давать наслаждение ей, оставаясь открытым для своего в самом чистом виде, чем знал за всю мою жизнь. Я мог просто чувствовать, ловить каждый мельчайший нюанс, звук, сжатие. Пережить все. Все эти жар, тесноту, головокружительные спазмы, как волны, идущие сначала из глубины ее тела наружу, а потом, как только ее выдохи стали стонами и вскриками, обратно. Словно ее тело доило меня, требуя все, что могу дать, до капли.
И я отдал, рыча, как одержимый «Да-да, выдои меня! Выжми досуха!», повалив ее себе на грудь и вколачиваясь уже сам в нее, содрогающуюся, до предела, зажмурившись от полыхавших перед глазами цветных пятен. Натуральный псих. Повернутый. На ней повернутый. Какой же, мать его, кайф. И трандец.
Глава 21
Легкий ветерок, овевающий мою еще разгоряченную и выставленную в таком положении напоказ всему миру промежность, и зудение, пусть и не жалящих, комаров, быстро начали приводить в чувство. Все это охереть как неправильно! Все! В особенности это послевкусие. Сладкое. Его не должно быть в моем сексе. Он для меня нечто другое. Средство помнить, почему людей можно принимать внутри своего тела, но нельзя впускать внутрь души. Эдакий костыль, выравнивающий твое положение, как только тебя начинает у*бищно кренить в сторону даже мысли «а почему бы и нет, вдруг и мне положен кто-то близкий». Рецепт прост до безобразия. Берешь практически первого попавшегося, слушаешь весь этот бред про то, какая я необыкновенная и все к моим ногам, пока он думает, что меня клеит. Трахаешься с ним, наутро видишь мир яснее ясного во всем его лицемерии и бесконечном наплевательстве на тебя всех окружающих и уходишь уже спокойно, унося эту реальную помойку в душе. Повторяешь, как только запашок развеется. Ну и где этот *баный запах сейчас? Самое время так-то!
— Довожу до твоего сведения, пещерное ты чудовище, что резинки не только имеют свойство предохранять от залета и болячек, но почти избавляют от этого вот бардака протекающего, — ворчливо заметила я, слегка поерзав на тяжело дышащем гризли.
— Мне по кайфу такой бардак, — хмыкнул он подо мной.
Вот, значит, как.
— Ну раз по кайфу… — Я резко села, напрягая внутренние мышцы и выталкивая при этом из себя и его обмякающий член, и поток спермы, что потекла по его яйцам. Кто-то меры не знает, кончая тут литрами. Вот пусть теперь тоже наслаждается, обмываясь.
— Зараза ты, — пробормотал Яр, все равно довольно ухмыляясь при этом. — Но это прощальное пожатие — все равно кайф. Лежи, сейчас тебя вытру.
— Обойдусь без посторонней помощи, — сразу огрызнулась я, вскочив и потопав к воде.
— Куда?! Стоять! Сейчас все пластыри замочишь и грязь в раны попадет. — Он быстро поднялся следом.
— Да что ты как наседка! — проворчала я, но остановилась.
— Потерпишь.
Я открыто наблюдала за тем, как он, шипя от явно холодной воды, замывал свое хозяйство. Вот же одарил его Боженька, прям от души. Даже почти ледяная речка не в состоянии сильно приуменьшить это «добро». А то видела я как-то одного позера, прыгнувшего на спор в трусах с моста ранней весной. Вынырнул он уже без трусов, и его бедолажное, и так, видно, не слишком богатое хозяйство съежилось настолько, что парень после нашего дружного ржача над ним долго не знал, куда себя деть. Вот сейчас почему-то немного стыдно за те издевки, в которых я была, само собой, впереди планеты всей — это ж я. Ну правда было смешно. А тут и захочешь — не посмеешься.
Намочив какую-то тряпку, он зажал ее в кулаке и подошел ко мне. Присел, провел прохладными пальцами по внутренней стороне бедер.
— Пошире, погремушка, — глянул снизу вверх с озорством, странно смотревшимся на его мрачной физиономии. — Поши-и-ире ножки для меня.
— Тряпку отдай, придурок, — легко пихнула я его в лоб.
— Не-а. Давай-ка с мелочей привыкай.
— К чему это?
— Ты знаешь к чему. Ко мне. И к тому, что я хочу для тебя делать.
— То есть тут все дело в твоих хотелках?
— Все дело тут в том, что моя забота тебя не укусит.
— Тоже мне забота — прибрать за собой сопливый бардак. — Я подчинилась и поставила ноги шире. — Не надейся, что в ответ я сделаю тоже что-нибудь эдакое.
— Эдакое? Это в смысле если кончишь мне на лицо, то на помощь в умывании рассчитывать не стоит?
