– Голова! Голова! – выли, визжали, вопили и требовали духи. – Судьба есть! Будет голова!
Вдруг мельтешащие тела прянули в стороны. Свен было подумал, они отступили наконец, но тут же понял, что ошибся.
Из мглы выступила еще одна фигура, больше всех прочих. Она имела облик старой-престарой, сгорбленной старухи, кривой на один глаз. Старуха сильно припадала на правую ногу, однако двигалась весьма проворно. С непокрытой головы свисали белые как снег нечесаные пряди волос. Лицо было так густо покрыто морщинами, что черты его сгладились и превратились в невыразительную мятую поверхность без глаз и рта. В иссохших руках старуха держала огромную кость – видимо, бедренную, человеческую, – и размахивала ею навроде дубины.
– Хель! Сама Хель! – закричали воины, как раз когда Свен, оторопев от ужаса, подумал, что видит саму Марену – хозяйку призрачной своры.
Кровь замерзла в жилах, мышцы застыли. Угроза смерти придвинулась вплотную и дышала затхлым холодом в лицо, но Свен не мог отодвинуться ни на волос, будто позади высилась ледяная стена.
– Будет голова! – прогудел низкий голос, похожий больше на рокот стихии. – Судьба есть, будет и голова…
Воины сомкнули строй, заслоняя Свена. Старуха замахнулась костью, и они подались в стороны, уходя из-под удара, но не успела она опустить свое орудие, как трое-четверо бросились на нее с левой, ничем не защищенной стороны, и обрушили клинки на плечи и бока. Юный Хольти, что-то отчаянно крича, подпрыгнул и рубанул старуху по шее, в то время как Нидуд с ловкостью, удивительной для старца, подсек ей ногу.
Не закончив замаха, старуха неуклюже рухнула наземь. Под подолом мелькнули птичьи ноги навроде куриных. Земля содрогнулась, будто обрушилась целая гора. Где-то наверху раскатился низкий гул, и в нем слышалось все то же. «Голова! Голова!» – с отчаянием и жадностью вопила пасть самой Нави.
– Я свое возьму… – прорычала земля. – Отдана мне голова, не одна будет, так другая…
Вдруг Свен обнаружил под собой пустоту. Успел ощутить, что падает, как будто его столкнули с обрыва…
И внезапно настал покой.
Он лежал на чем-то ровном, а вокруг стояла тишина.
Опираясь на это ровное руками, Свен с усилием сел. Голова кружилась, однако ему удалось открыть глаза.
Было почти темно, но тьма не помешала ему сразу понять, где он находится: в старом гостевом доме, который занял под свою дружину. Было упоительно тепло – на ночь протопили печь, и Свен заново ощутил, как ужасен был холод его сна. Каждый день он ходил на княжий двор повидать Ружану и чадо, однако ночевал со своими отроками. Младенец орал по ночам, Ружана вскакивала его кормить – она непременно хотела кормить первенца сама, – и все это не давало Свену покоя. Среди дружины, под привычное разноголосое похрапывание, ему спалось лучше.
Это похрапывание раздавалось вокруг и сейчас. Никаких воплей, хотя отголоски их еще звучали у него в ушах.
Под рукой ощущалось что-то горячее. Свен отдернул ладонь, потом снова пощупал. Как обычно, рядом с ним лежал Друг Воронов, но клинок оказался настолько горячим, что жар ощущался даже через ножны.
Дрожащими пальцами Свен провел по лбу. Хотелось пить, и он содрогнулся, вспомнив приснившуюся жажду, с которой все началось. С трудом встал, побрел к двери, где стояла кадка с водой. Наощупь нашел на привычном месте корец, зачерпнул, стал жадно пить, проливая на лицо и грудь.
Напившись, потер ладонью шею. Цела. И вроде с ним все хорошо, только он чувствует себя разбитым, будто из драки вышел.
«Голова! – заухало в воспоминаниях. Та туманная мгла, полная жадных духов, казалась совсем близкой. – Свое возьму…»
Он избежал гибели в когтях чудовищ, незримая дружина Друга Воронов защитила его. Свен ощупал свою голову, отгоняя последние сомнения. Еще глотнул воды и глубоко вздохнул.
А потом вздрогнул всем телом от пришедшей мысли. «Не одну, так другую»? Какую?
Перед глазами замелькали образы – маленький Лют, Ружана, сестра Ельга…
– Эй! – рявкнул Свен. – Огня дайте! Живее! Вставай, кто не спит! В город надо, быстро!
Завязывая черевьи и от спешки путаясь в ремнях, гнал подальше ужасную мысль: но как, отец Перун, он сумеет понять, кого из спящих близких сейчас одолевают голодные духи, если это происходит в их снах? Успеет ли он разбудить их всех живыми, пока старуха и ее свора не взяли голову, кем-то им обещанную?
⁂
Стояла глубокая ночь, когда раздался громкий стук в дверь. Ельга-Поляница села, пытаясь понять, не снится ли ей это. Но стук повторился, а Нивяна, старая нянька, уже спешила к двери – ее сон был более чуток.
– Кто там? – окликнула Нивяна, не спеша снимать засов.
– Это я, Ингер! – ответил взволнованный мужской голос. – Разбудите Ельгу! Она мне нужна! Живее!
Поистине стряслось нечто необычное, если князь сам среди ночи побежал за сестрой, а не послал кого-нибудь, опасаясь, что посланец не будет достаточно настойчив.
Ельга соскочила с лежанки и устремилась к двери. Приметила, что Ружана тоже села и подбирает косы спросонья.
– Что такое? – Ельга распахнула дверь и поежилась: снаружи пахнуло холодом весенней ночи с запахом мокрой земли.
– Прекраса… рожает, – выдохнул Ингер. – Вот так вот вдруг…
– Я сейчас приду. Ты послал баню топить?
– Да какая баня, она не может идти!
«Тогда и в самом деле – вдруг», – думала Ельга, торопливо одеваясь. Обычно первые предвестья появляются за достаточное время до родов, пока женщина еще может дойти до бани. Хотя темная весенняя ночь – не лучшее время, чтобы брести с Горы вниз к реке.
Нянька зажгла лучину, Ружана взяла на руки Люта, разбуженного суетой и шумом, стала укачивать.
– Вроде бы еще рано, – бросила ей Ельга, натягивая белый вязаный чулок. – Она ж говорила, что после сева… пара седмиц еще.
– Обсчитаться могла по неопытности, – с превосходством опытной женщины ответила Ружана. – Кому ее наставить – родная мать невесть где, а из ваших она не доверяет никому.
– Могла неверный срок назвать, – поддержала Годоча. – Сглаза боялась, чтобы, значит, вештиц
[35] обмануть.
– Хитра, значит, – Ружана зевнула, не проявляя особого беспокойства.
Она знала, что Ингерова жена не любит Свена и не рада тому, что у него сын родился раньше, а потому и сама не питала к ней сочувствия.
– Пойти мне с тобой? – только ради самой Ельги предложила Ружана.
– Своего качай, – отмахнулась та. – Я за Ольсевой еще пошлю.
Ольсева была жена Ивора, приехавшая с ним из Холмогорода, – всем холмоградским молодая чета до сих пор верила больше, чем киевским.
