При виде каравая брови Ельги удивлено дрогнули: везде в весях последние горсти зерна от Велесова снова пошли на угощение Матери-Земли во время сева, и теперь для нового хлеба предстояло ждать, пока она принесет новый урожай. Отломив кусочек корки, Ельга передала каравай Вячемиру, как самому старому из бояр, и до Свена он дошел после всех пяти старейшин – уже в виде небольшой горбушки. Судя по его лицу, этой малой честью Свен был недоволен. Родись он законным сыном Ельга, уже давно был бы князем киевским, и этот каравай ему бы подали первым, без сомнений и колебаний!
Вслед за старцами подошли поклониться Легота и Держак. В эти дни они жили в старой веси, потому что вернуться домой не успели бы: до их новых дворов ехать было еще два дня, потому они и не узнали вовремя о судьбе спорного поля. На их лицах еще виднелись следы недавней драки, но ссадины подсохли, синяки начали отливать желтизной. Подошел Будым, по отроческому неразумию заваривший всю кашу; теперь это был молодец семнадцати лет, уже два года как женатый. При холостом сыне без отца всем домом заправляет мать, но Смотрея поспешила женить сына, как только это стало удобно, чтобы больше не было сомнений в его наследственных правах. Смотрея, последняя жена, взятая Несдой уже в преклонных годах, была еще довольно молодой женщиной; на лице ее настырность от привычки повелевать своими боролась с робостью перед знатными гостями.
От веси двинулись дальше, к тому полю, затерявшемуся на краю дедовых угодий, на границе бора. По тропе между лугов и лядин впереди шли старцы-весняки, потом ехали верхом кияне и их отроки, а позади валили толпой все прочие, да еще и соседи. О раздоре, тянувшемся не первый год, знали везде в округе, и вон до чего дошло – княжескую дочь привезли из Киева, чтобы дело решить! От Ельги ждали какого-то священнодействия, особого обращения к богам. И хотя она была с давних пор обучена нужным обрядам, впервые она проделывала нечто подобное, не входившее в обычные действа годового круга, по собственному замыслу, без совета с отцом. То, что собирались делать сейчас, уже делалось у нее на глазах, но в прежние годы решение принимал Ельг. И трудно было собраться с духом, чтобы обратиться к Матери-Земле без благословения своего мудрого земного отца. Откликнется ли земля на их зов? Для бодрости Ельга поглядывала на Свена. Он ехал чуть впереди нее, со свежей заплатой на рукаве, и его продолговатое лицо было сурово. Перед братом она никак не может ударить в грязь лицом и осрамить память отца перед весняками, которым больше не на кого надеяться!
При мысли о будущем накатывала растерянность. Они со Свеном и боярами управляются тут в ожидании, пока опустевший стол займет холмоградский брат Ингер и у киян появится настоящий князь. Но когда он приедет? И приедет ли? Невозможно птицей перелетной метнуться от Ильмень-озера до Киева – сборы и путешествие знатного человека с дружиной дело небыстрое. Но чем дольше они ждали, тем менее верилось, что дождутся. А если все же он приедет – каким окажется? В Киеве только и знали, что будущий князь – сын младшей сестры князя Ельга, тоже Ельги, и ее мужа Хрорика. Сколько ему лет? Каков он нравом? Есть ли семья? Поладят ли они все с ним – сестра, брат, бояре, прочие кияне? Как он, выросший в других обычаях, будет жить с ними?
– Вот, дева, то самое поле! – шедший впереди старец повернулся и указал клюкой вперед.
Шествие приостановилось, начало растекаться по краю лядины, соседившей со вновь расчищенной пашней. Поле, шириной в полперестрела, уже было покрыто мягким зеленым ковром ростков, что всегда радует глаз. Но Легота метнул на него взгляд недобрый: видеть свое поле, засеянное чужой рукой, было так же оскорбительно, как видеть свою жену беременной ребенком от чужого.
Дальше начиналась лядина, оставленная на отдых года два назад – там едва виднелась среди густой травы поросль юных березок, не выше ростом, чем трехлетняя девочка. Среди травы и поросли стоял воз, были поставлены два простых небольших шатра – навесов из жердей и полотна, в каких ночуют в дороге или на дальнем сенокосе. На опушке паслись два вола под присмотром рыжего отрока. Прочие паробки поспешно выползали из-под пологов и пытались наскоро привести себя в приличный вид.
– Вон он, тварюга! – хмыкнул Свен и плетью показал на большого черного петуха с рыжим хвостом: снова плененный, тот сидел на возу, привязанный за ногу. – А я тогда его подбить хотел, да забыл.
– Это петух самой Хель! – твердил Гримкель.
У него по-прежнему сияла под глазом багровая опухоль, и вид петуха для него неразрывно связывался с битьем и неразберихой.
– А вон и пахарь ваш! – Свен заметил Шумяту.
Тот приветливо махал приехавшим от возов, сверкая белозубой улыбкой, будто ждал от этой встречи одной только радости. Теперь на нем была простая белая сорочка, а хазарский кафтан, отмытый от сыворотки, висел на жерди и сох.
– Давай сюда! – Свен сделал знак рукой с плетью, приглашая его обойти поле.
Легота и Держак, не дожидаясь, пока Шумята подойдет – здороваться с ним им вовсе не хотелось, – принялись за дело. Из веси они принесли ножи и две лопаты. Осторожно взрезав верхний слой почвы на краю поля, где рожь взошла редкими ростками, они отделили два куска дерна размером с две ладони и отложили в сторону. Потом принялись копать: взрыхляли землю ножами и выгребали лопатами – пока яма, в два с лишним локтя длиной и шириной, не достигла глубины в локоть. Все присутствующие внимательно наблюдали за этим. Шумята хмурился, будто чуял себе обиду.
Но вот двое закончили работу. Ельга, сойдя с коня, приблизилась к ним, стоявшим возле ямы. Из седельной сумки она вынула чашу – широкую, серебряную, на ножке, с позолотой и самоцветными камнями на верхнем краю и на подставке. По толпе весняков пробежал изумленный гул. Под лучами солнца чаша сияла так, что было больно глазам – казалось, девушка держит осколок самого солнца, и странно было, что он не жжет ей ладони. Свен подошел и встал за спиной у сестры, засунув пальцы за пояс. С этой чашей в руках Ельга, в белом платье и с золотистой косой, приобрела вид богини, Солнцевой сестры, и Свена потянуло встать так, чтобы охранять ее. Эта чаша много лет назад была привезена старым Ельгом из похода по Греческому царству. Когда-то ее использовали в богослужении в каком-то из монастырей на Боспоре Фракийском, куда она попала как дар от кого-то из богатых богомольцев. Пока войско русов стояло под стенами Царьграда, его окрестности были разграблены и многие сокровища греческого бога попали не только в руки русов, но и оказались поднесены русским богам. Чаши, подобные этой, поражали взоры знатных гостей на Ельговых пирах, но весняки, не бывавшие ни в княжеской гриднице, ни в святилище на Святой горе, видели подобное чудо впервые. Каждого полнила дрожь благоговения – в блеске золотой самоцветной чаши сказывалась сила богов, как будто само солнце сошло с неба, чтобы быть послухом при людской тяжбе. Хмурые лица Шумяты и Будыма с матерью разгладились, Теребуня – остроносый мужик с водянистыми голубыми глазами и жидкими светлыми волосами на залысом черепе – поумерил свое недовольство. Чтобы это увидеть, стоило вновь оказаться втянутым в чуждую тяжбу о поле, с выгодой перепроданном год назад.
