И вот вышло, что единственная, в ком уцелело благословение славянских и северных богов, – это она, Ельга. Но разве сможет когда-нибудь женщина оправдать надежды, которые Ельг возлагал по очереди на всех своих семерых сыновей?
Неужели боги забрали шестерых законных его отпрысков, потому что им не нравились эти замыслы? От этой мысли Ельга села в постели, ощутив, как отозвались болью отбитые в лесу ребра. Нет, нет! Они просто… не сочли достойными тех шестерых. Как Сигне дочь Вёльсунга не сочла достойными своих двух старших сыновей и сама приказала брату убить их. А Свен в счет не идет.
Боги ждут другого. Более достойного. И он придет, Ельга была уверена в том так же твердо, как в том, что завтра снова взойдет солнце.
Но когда он придет? От кого родится?
⁂
«Женщинам такого высокого рода, как у тебя, в Северных Странах кладут в могилу мечи…» Эти слова Асмунда вспоминались Ельге, как будто в закоулках головы притаилась созвучная с ними мысль. Поневоле взгляд ее обращался к большому ларю, куда она после смерти отца убрала лишнее платье. С князем в могилу положили второй кафтан и сорочку, помимо тех, что были надеты на тело, из остального Ельга часть раздала дружине, как положено, часть отдала Свену. Но несколько самых дорогих кафтанов и плащей она оставила: как и все остальное наследство, кроме того, что по обычаю положено раздавать, они теперь принадлежали Ингеру из Ладоги. Почему-то ей теперь все думалось об этих вещах. Почему?
Оставалось одно: открыть ларь и посмотреть. Ельга сняла холщовую покрышку, нашла нужный ключ, вставила в прорезь, с усилием нажала. Раздался щелчок. Тяжелая крышка с трудом поддалась ее рукам, из ларя повеяло полынью, пижмой, а вслед за ними поднялся сладковатый, тревожащий запах греческих благовоний. От него в груди пробегала сладкая дрожь, он сам собой обещал нечто волнующее и приятное. У Ельги защипало в глазах – уж слишком этот запах напомнил ей то время, когда отец был жив. Когда до него можно было дотронуться, услышать его голос…
Стараясь подавить тоску, она принялась разбирать вещи. Самое дорогое платье все было греческой работы – отец получил его как дань у стен Царьграда. Синий плащ, украшенный на груди нашивкой из красного с золотом шелка. Зеленая шелковая рубаха с широкими рукавами, на груди и на подоле отделанная красноватым узорным шелком другого вида. Похожая рубаха, только красная, с узором в виде зверей-пардусов, вставших друг к другу мордами. Кафтан целиком из плотного шелка, на нем огромные птицы-грифоны. В детстве Ельга часто просила отца показать ей эти вещи и рассказать про зверей, поэтому сейчас могла отличить грифона от елефаньдина, хотя, разумеется, ни того, ни другого никогда живым не видела. Орлы, кони, олени, цветы, кресты, ростки… Иные виды шелка, как рассказывал Ельг, нельзя купить в самом Греческом царстве ни за какие скоты – их делаю только в царском доме и не продают, а лишь подносят знатным гостям в дар или отсылают правителям иных земель. Ельга раскладывала то кафтан, то рубаху, то плащ-мантион на ларях и любовалась, вспоминая, как хорош был отец, когда надевал это для пиров или жертвоприношений. И чем больше она его вспоминала, тем труднее ей было представить, что сюда придет какой-то другой человек, наденет эти одежды, сядет на Ельгов стол…
Глядя на нарядный кафтан – от него так и веяло неведомой заморской роскошью, жаль, на желтом рукаве осталось небольшое пятнышко от мяса, и вывести его до конца так и не удалось, – Ельга пыталась представить облаченным в него Ингера сына Хрорика. Но вместо лица она видела размытое пятно, и знакомый кафтан уже казался чужим.
Но вот она опомнилась – не за этим она сунулась в ларь. Под платьем, на самом дне, лежало три меча. Один греческий и два франкских. У Ельга их за жизнь набралось еще больше, но один, который он больше всех любил, положили с ним в могилу. Еще один он за пару месяцев до смерти подарил Вуефасту, своему давнему соратнику, который женился на боярской дочери и жил в Киеве своим двором. Свен, как Ельга помнила, в тот день и еще несколько дней потом был очень мрачен и втайне озлоблен. Если бы отец подарил меч ему, это почти означало бы, что Ельг признал побочного сына полноправным членом своего рода. Имея на руках подаренный им меч, Свен почти наверняка добился бы и княжьего стола.
Вот эти мечи. При жизни отца они висели здесь в доме на стене, вместе с другим оружием, своей красотой, высокой стоимостью и грозной мощью олицетворяя завоевания князя киевского. После погребения Ельга сложила их в ларь – чтобы не терзали душу своим видом и не наводили на мысль, что их хозяин еще вернется. Но когда она их убирала, на дне ларя обнаружился еще один меч, совершенно Ельге незнакомый. Тогда она не обратила на это внимания – от горя и навалившихся хлопот голова у нее шла кругом. Подумала, что сбилась со счета и забыла, сколько их было – да и некогда ей было особенно об этом думать.
Но теперь время появилось. Осторожно, двумя руками держа за клинок в ножнах плотной кожи, она вынула меч и положила на желтый кафтан. Треугольное навершие рукояти и перекрестье показались ей просто черными, но, присмотревшись, она широко раскрыла глаза от изумления: их сплошь покрывал тонкий узор из серебра, потемневшего за давностью времени до почти полной неразличимости. Но в свете близкого оконца Ельга видела каждую черточку, и это так потрясло ее, что она едва не отпрянула: это было все равно что наклониться над тихой водой и вдруг видеть в глубине целый город… или спящего исполинского змея.
Справившись с невольной дрожью, она вновь пригляделась. В навершии были вычеканены две большие птицы – похоже, во́роны, сидевшие крючковатыми клювами друг к другу. В пояске узора ниже воронов переплелись тела не то змеев, не то волков – можно было различить круглые глаза и большие пасти. Узор делился на части тремя золочеными бляшками, тоже с чеканным изображением, но его Ельга не смогла разобрать: не то человеческая фигура, не то какой-то неведомый знак.
Выросшая в доме богатого вождя, Ельга немного разбиралась в таких вещах и видела, что меч прошел очень долгий путь. На клинке не было многобуквенного клейма, которое указывало бы, что выкован он был на Рейне, в стране франков. Набор, то есть рукоять и перекрестье, изготовил искусный мастер в Северных Странах. Но если клинок не из самых дорогих, почему такой дорогой набор? Ножны были совсем новые – бурой кожи, с рыжими ремнями крепления, устье украшено литой бронзой, на нижнем конце раскинувший крылья сокол, тоже бронзовый. Только в одном месте, возле устья, виднелось сухое темное пятнышко, нарушившее чистоту новой кожи. Уж ножны-то сделали на Руси, в варяжской дружине.
Чем больше Ельга разглядывала меч, тем сильнее дивилась. Видно, что вещь очень дорогая, прошедшая не через одни руки. Должно быть, у него есть какое-то имя. Но она не могла припомнить, чтобы хоть раз видела отца с этим мечом. Да и вид его, давно нечищеный, указывал на полное и долгое забвение. Почему отец запрятал такую драгоценность на самое дно ларя?
Но Ельга недолго задавала себе этот вопрос – отец был для нее непостижим, как сам Один, и даже не стоило пытаться понять, почему он поступал так, а не иначе. Видно, что-то в далеком прошлом у него было связано с этим оружием. Может, он получил его в подарок? Или скорее как выкуп – обилие былых войн указывало скорее на эту возможность. Но что было и как – теперь уже никто не расскажет.
