– Поздно бояться! – Ельга глубоко вдохнула. – Пойдем, я тебе кафтан подыщу.
Никогда раньше у Свена не было по-настоящему хорошей одежды, но теперь Ельга решила дать ему что-нибудь из лучшего отцовского наследства. Выбрала ярко-зеленый, с тесно нашитыми по всей груди до самого пояса узкими полосками узорного желто-красного шелка. Кафтан был истинно княжеский, никто в городе не мог похвалиться такой роскошью. Был он довольно стар – времен похода Ельга на Царьград, но и это оказалось кстати. В ту пору, когда его шили, Ельг находился в расцвете сил. И теперь его сыну отцовский наряд пришелся впору. Мелкие золоченые пуговки плохо поддавались его загрубелым пальцам, и Ельга сама застегнула все двадцать пять. Пока Свен надевал пояс поверх кафтана, она отошла назад и ахнула, когда все было готово.
Свен будто стал другим человеком. Богатая одежда, сознание того, что теперь он – защита и опора княжеского дома, преобразили его, добавили уверенности и величавости. Ельга не застала отца молодым, да и лицом они со Свеном были не слишком похожи, но теперь подумала: в этих же годах, уходя из Ладоги на полдень, чтобы покорить половину белого света, отец мог выглядеть вот так. И даже дух захватило: она вдруг увидела в Свене, своем грубоватом брате-робиче, такого же могучего витязя, каким был отец, но находящегося в начале пути. Пути, который приведет его в предания…
И если боги будут к ним добры, первый шаг туда он сделает уже на днях.
В гридницу они вошли вдвоем, когда все гости-кияне уже стояли возле стола слева от княжьего сидения, а хирдманы – справа. Свен, непривычно хорошо одетый и причесанный, Ельга – в белом варяжском платье, с узорными серебряными подвесками на красном очелье, с длинной золотистой косой, – вместе они смотрелись еще лучше, чем по отдельности, воплощая собой тот союз красоты и силы, на котором лежит благословение богов. При виде них оживленный гомон в гриднице стих. Между двух выжидательно молчащих рядов они прошли вперед и остановились по сторонам от княжьего стола. Сидение по-прежнему было пусто и останется пустым, пока новый князь не принесет жертвы богам и не взойдет на него с общего согласия земли Полянской и дружины. Но теперь больше не казалось, что в этой гриднице вовсе нет хозяина. Сын и дочь покойного князя, стоя по сторонам от его места, стали если не преемниками отца, то достойными заместителями. До тех пор пока не появится истинный преемник. Тот, что в себе самом соединит силу мужчины, мудрость и благословение знатного рода – те дары, которыми Свен и Ельга владели по отдельности.
– Будьте живы, мужи полянские! – сказала Ельга, обведя взглядом десятки обращенных к ней лиц, и ее прямой взгляд из-под приподнятых бровей был как стрела, способная настичь каждого. – Тебя, Вячемир, мы с братом моим просим раздать людям хлеб, чтобы могли мы начать трапезу нашу во славу богов.
Ни один из них не мог сделать этого сам – раздачу хлеба, обрядовое действо, не полагалось творить ни девице, ни мужчине, если он не был введен в права главы дома. Детям Ельга приходилось передавать это право старейшему из приглашенных бояр, как самому близкому к чурам и богам.
Вячемир вышел вперед – величественный, в длинном белом насове. Пушистая седая борода доставала до середины груди, загорелый лоб благодаря лысине достигал маковки и только за ней начинались тонкие, довольно редкие седые волосы. Глубоко посаженные глаза, окруженные с внешнего конца частоколом морщин, все время были прищурены, будто дед уже издали, из пределов Закрадья, вглядывается в мир живых. Кустистые брови поседели на внешнем конце, только у переносья оставались темными, и оттого казалось, что он постоянно хмурится. Еще довольно полные, постоянно жующие губы придавали ему особенно строгий вид. Короче, при одном взгляде на Вячемира становилось ясно – это муж великой мудрости и достойный всяческого уважения.
Вячемиру было не привыкать к самым почетным обязанностям, однако сейчас на лице его отражалось сомнение.
– Будьте живы, Ельговичи. Благодарю за честь, но не стану я в вашем доме хлеб раздавать, пока не прояснится дело…
– О чем тебя сомнения тревожат? – Свен положил руки на пояс, выражая готовность ответить хоть самим богам.
– Слыхали мы… будто послы древлянские в бане сгорели нынче утром. И сами мы ту гарь своими глазами видели. Если так… умыслом то вышло или ненароком?
– Баня сгорела умыслом.
Не было смысла это скрывать: уж верно, близ города при свете дня нашелся бы видок, как княжьи люди обкладывали баню хворостом и поджигали.
– А древляне живы и здоровы, – продолжал Свен. – В порубе сидят. Мы их увидим нынче.
Ожидая исполнения этого обещания, кияне едва могли есть. Ельга чувствовала себя немногим лучше, чем если бы сама очутилась в порубе. Борьба их с древлянами только начиналась – это она хорошо понимала. Они со Свеном сделали первый выпад, но теперь их ждал ответ. Она тайком посматривала на Свена, черпая уверенность в его уверенном, повелительном виде. Он тоже знал, что жребий их уже вынут Девами Источника и теперь остается лишь встретить свою участь с поднятой головой.
Из всех плененных древлян Свен велел привести в гридницу одного Щура. Когда тот появился, сразу стало ясно: несмотря на связанные за спиной руки, тот вовсе не считает дело решенным, борьбу проигранной, а себя – побежденным. Древлянам сбросили в поруб все их пожитки, принесенные в баню, поэтому Щур был одет, но лишь в рубаху и порты, без насова и шапки. Его полуседые густые волосы были растрепаны, борода взъерошена, черты бледного лица осунулись. А угрюмый взгляд из-под густых бровей резал, как нож, и Ельге пришлось изо всех сил собраться с духом, чтобы не показать, как ее гнетет его вид.
К счастью, говорить с ним предстояло не Ельге.
– Сором тебе, земля Полянская! – хрипло произнес Щур, когда его привели и поставили между очагами. Даже не стал ждать, пока к нему обратятся. – Как хозяин и гостем, так и боги с ним! Мы к вам с добрым словом пришли, а вы нас на позор и неволю отдали! Ждите теперь беды на головы ваши! Не простят вам боги!
– С добрым словом вы пришли? – прервал его Свен, видевший, что эти речи смущают полян. – Что же это за доброе слово? За сестрой моей ты явился, будто змей летучий! Скажи – велел тебе Боголюб сватать мою сестру за него?
– А и велел! – Щур бросил на него недобрый взгляд. – Никакого покона мы не нарушили. Что в том худого, если деву сватают за честного мужа?
– Это Боголюб твой – честный муж? – Свен старался говорить спокойно, но не мог сдержать досады. – Да какой он жених сестре моей – единственной дочери Ельга киевского? Этак всякий пес надумает свататься! Вы – данники наши, и Боголюб нам дань должен слать, а не сватов!
– Не тебе, робичу, моего князя псом бранить!
– Заткни пасть! – Свен подался к нему, но Вячемир встал между ними.
– Тише! Негоже тебе, Ельгович, с пленником ругаться.
Свен сглотнул, стараясь взять себя в руки, и отступил. Старик был прав: он позорил себя, бранясь с Щуром, у которого были связаны руки.
