Уважение, которого от Свена ждали, заключалось в снижении дани наполовину. Жениться Свен охотно согласился – заполучить княжескую дочь, пусть даже древлянку, он и взабыль не отказался бы, – а насчет дани начал торговаться. Уговорились, что сперва дань будет снижена на треть, а после того как молодая жена принесет сына – до половины от нынешнего.
– Но ты уж сам рассуди – пока я на отцов стол не сяду, уменьшить дань не в моей власти будет, – сказал Свен напоследок. – Поможешь мне – тем и о себе порадеешь.
– Да я уж порадею! – обрадованный Боголюб даже похлопал его по плечу, будто сына. – С тобой-то мы столкуемся! Вижу, парень ты разумный, уважительный! Теперь-то боги добрым взором глянут на нас!
Свен старался делать вид, что тоже очень доволен, но в душе отчаянно злился. Того коня в корягу, да отчего же нельзя взабыль так сделать, как уговорились? Если бы Боголюб и впрямь помог ему стать князем в Киеве, он бы, пожалуй, и дань уменьшил. Оно того стоит, а свое он в другом месте возьмет. И жениться бы… княжеская дочь – не в поле обсевок. Где ему, сыну рабыни, еще такую дадут?
Но кое-что было в этом уговоре, что делало его невозможным. Пришлось бы отдать этому веселому деду Ельгу. А вместе с ней права на Ельгов стол. Если не сейчас, то для ее будущих сыновей от Боголюба. Делиться же своим возможным наследством, да еще отдать сестру в придачу, Свен никак не хотел.
А еще где-то есть Ингер холмоградский, и пока он жив, все обещания, которые может дать Свен, не стоят лысой драницы
[27]. Едва Ингер приедет и заявит свои права, сразу станет ясно, кто в Киеве истинный князь. Ингер едва ли захочет снижать древлянам дань – не для того он сюда через весь белый свет тащится.
Родство с Боголюбом, так или иначе заключенное, немало усилило бы Свена, вздумай он тягаться с Ингером за киевский стол, и это он хорошо понимал. А занять Ельгов стол ему хотелось, и тем сильнее хотелось, чем дольше кияне понапрасну ждали заблудившегося Ингера.
Но стоило углубиться в эти мысли, как под цветами сладких надежд обнаруживалась холодная змея. Чтобы эти надежды стали былью, Свену пришлось бы предать своих – киян, сестру, двоюродного брата, саму память отца. А предателю боги не дадут удачи, подопрись он хоть самим бел-горюч-камнем с острова Буян.
– Ну а как бы мне дочерей твоих повидать? – Не выдавая своих мыслей, Свен с намеком взглянул на Боголюба. – Может, выбрать позволишь, какая мне по нраву придется… Сколько их у тебя? В каких они годах?
– А вот Хвалимир тебе покажет. У меня и дочери, и две внучки уже есть невесты – какая приглянется, ту и бери.
Боголюб сделал знак, и к ним подошел один из младших сыновей – пятый или шестой. Года на два-три моложе Свена, он, судя по мягкой рыжеватой бородке и по узорам тканого пояса, уже относился к женатым молодцам. Парень был довольно красивый: мягкие, пышные русые волосы, продолговатое скуластое лицо с заостренным подбородком, большие голубые глаза. Строгая складка ярких губ придавала ему вид смышленый и решительный. Судя по сходству между ним и той из женщин, что подавала на стол, родился Хвалимир не от Горяни.
– Пойдем, я тебя на игрища отведу, – дружелюбно предложил он. – Покажу тебе, где наши сестры.
– Только пусть со мной мой человек идет, – сказал Свен и добавил, чтобы его не сочли чересчур подозрительным: – У нас так не водится, чтобы вождь без дружины на людях показывался.
– А один человек – это разве дружина? – Хвалимир улыбнулся.
– Ты его сейчас увидишь, сам все поймешь.
Направляясь в гостевую избу, перед крыльцом Свен повстречал Боголюбовых женщин. Посторонился, пропуская Горянь и другую. Ружана шла позади и несла такую огромную охапку скрипун-травы
[28] в розовых цветочках, что почти ничего перед собой не видела. За очелье у нее с обеих сторон теперь были заткнуты искусно свитые пучки цветов, и от этого она показалась Свену похожей на птицу с цветочными крыльями. Или на цветущее молодое дерево. Свен пропустил ее – она его, кажется, даже не заметила, – но цветочные метелки задели его по плечу. И долго еще его преследовал свежий, терпкий запах целебной травы, сорванной в пору волшебных купальских рос…
Глава 2
С собой на игрища Свен решил взять Шатуна. Увидев этого человека, всякий согласился бы, что он и один – дружина. Он был на голову выше любого отрока, выше и самого Свена, и широкий, как дубовый ствол. Лицо его, украшенное русой бородой, имело добродушное выражение, но это было добродушие медведя, который, как говорил Бьёрн Лисий Хвост, будет тебя поедать с той же безразличной мордой. На зимних и весенних игрищах парни выходили против Шатуна втроем, и то обычно дело оканчивалось его победой. Шатун был одним из немногих в Ельговой дружин славян, и прежде чем сюда прибиться, переменил немало мест. Начало жизни его было окутано мраком: известно было лишь, что из отцовского дома он ушел, поехал с торговыми людьми, потом прибился было в одном месте, женился, но и из тестева дома ушел, и так перемещался, пока не добрался до Киева.
Свен зашел за ним в гостевую избу, желая заодно оставить там кафтан и меч: солнце пригревало, становилось жарко, а с оружием на игрища не ходят. Почти сразу дверь позади снова скрипнула. Свен оглянулся, и сердце дрогнуло: в избу просунулась целая охапка травы с цветами и стеблями полыни. Повеяло тем влекущим запахом живых трав, что едва просохли от росы – сладким и свежим, будто глоток ясного неба. Свен отошел от Шатуна, с надеждой глядя на дверь.
Первой вошла челядинка, зато во второй гостье Свен сразу узнал Ружану – даже раньше, чем она бросила свою ношу на пол и он увидел ее лицо. Оживленная после гуляния по лугам, румяная, она улыбалась, показывая белые, крупные зубы с крошечным зазором между передними, и почему-то от вида этого зазора у Свена стало тепло в груди. Озаренное улыбкой, ее лицо прояснилось и раскрылось, как небо, очищенное от туч: в глазах плескалась голубизна, золотились на носу и на щеках веснушки. От молодой женщины веяло сладким теплом, будто в жилах у нее вместо крови течет горячий хмельной мед. Длинная белая намитка молодухи обвивала голову, оставляя открытой шею; над висками из нее было сложено нечто вроде полотняных «ушек», а длинные концы спускались вниз. Близ этих «ушек» она заткнула за очелье два цветочных пучка – синяя велес-трава, белая нивянка, алая лесная гвоздика – и теперь, в белой сорочке и красной плахте, была будто сама Жива, цветущая земля, покрытая небом и облаками. Свен не удивлялся, что даже старый Боголюб, увидев Ружану в наряде невесты, потерял голову и забрал себе чужую новобрачную. Она не была безупречно красива, но так полна горячих токов жизни, что мнилось, будто все земное счастье заключено именно в ней.
Отроки при виде женщин весело загомонили.
– Что это вы нам принесли?
– Траву? Я это не ем!
