– Князь желает, чтобы Боголюб ваш пошел с прочими своими, – веско напомнил Ратислав.
– Князь пожалеет об этом в первый же раз, как ему придется собирать дань с древлян, – сказал Фарлов.
Уперев руки в бока, Свен стоял перед престолом, не опуская глаз под строгим взглядом Ингера, смотревшего на него с выстоты. В зеленом кафтане с яркой отделкой, с дорогим мечом у пояса, рослый, уверенный, он внушал и восхищение, и досаду, будто камень в потоке, нарушающий ровное течение реки. Бояре отчасти признавали его правоту, но многие думали, что спорит он только из упрямства, из нежелания принимать волю того, кто в последний миг успел оттеснить его от отцова стола. Дался ему этот Боголюб! Кто он ему – брат, сват?
– Не годится вам, Ельговым наследникам, у стола его раздоры вести, – проговорил Доброст. – Чтобы ворогов одолеть, надо вам быть заедино.
– Здесь не должно споров быть, – напомнил Ивор. – Ингер – наш князь, и слово его…
– Свен, сын Ельга, должен быть поставлен воеводой, и даже князю стоит прислушаться к нему в делах войны, – возразил Фарлов.
– Воеводой будет мой человек – Ивор, – качнул головой Ингер. – Он опытен в ратном деле и верен мне.
– Не сомневаюсь. Но он здесь человек новый. Я не ручаюсь, что мы достигнем успехов под началом вождя, не знающего тех краев и не имеющего доверия людей. Свен семь лет вместе с нами собирал дань с древлян. И древляне, и русы знают его и привыкли ему повиноваться. Этим летом кияне сами видели, как много у него удачи. За ним они пойдут хоть Кощею в пасть. А иным людям… еще предстоит показать, на что они годны.
Фарлов сложил руки на груди. Этот человек, словно живая гора, самим видом своим будто говорил, как опасно находиться с ним в несогласии. Он нечасто рассказывал о былом, но только при виде его лица – неоднократно сломанного носа, густых черных бровей, темных глаз, – перед каждым словно открывались десятки залитых кровью полей, усеянных мертвыми телами и сломанным оружием. Валькирии реяли над его плечами, и на людей веяло ветерком от их незримого движения.
Ингер сердито раздул ноздри. Он привел из Холмогорода целую сотню оружников, это было вдвое больше, чем имели Фарлов и Свен, и он мог бы внезапным ударом разбить их и очистить Киев от всех, кто не подчиняется ему беспрекословно. Но он, несмотря на молодость, несколько лет пробыл князем в Холмогороде и научился подавлять первые порывы. Кияне преданы Свену и уважают Фарлова, а ему и его людям еще предстоит завоевать их уважение. Раздор в киевской дружине подорвет ее силу и пойдет на пользу только древлянам.
– Не нужно спорить вам, мужи, – Доброст поднял посох. – Спросим у нашей девы, у Ельги Премудрой. Казнить Боголюба или в живых оставить и себе на службу поставить – как она скажет, пусть так будет. Она вам, соколы, обоим сестра, она честь рода сберегает, а ее боги наставляют.
В серых глазах Свена мелькнуло торжество: в споре о судьбе Боголюба верх останется за ним. Ингер переменился в лице: он тоже не сомневался, которого из своих братьев поддержит Ельга-Поляница. Но возразить не решился – по соглашению с киевскими мужами, Ельгова дочь имела права княгини. Она не присутствовала на совете мужчин, но если они не могли достичь согласия, именно ее мудрость должна была вывести их из затруднения.
– Это ты верно сказал, боярин! – вслух одобрил Свен. – Сестра моя уж не раз явила, сколько мудрости ей боги отпустили. Всей земле Полянской ее мудрость ведома. Если бы не она, и полона того мы бы не видали, и давно бы уже у нас с древлянами рать шла. Она послов в баню заманила, она придумала, как Боголюба в Киев привезти. Все она, благословение наше. Какое она слово скажет – нам это будет все равно что самого Перуна слово.
Свен не мог расхваливать свои собственные заслуги, но мог хвалить сестру, хорошо зная: поднимаясь в глазах киян, она и его вознесет вместе с собой.
– Хорошо, мужи киевские, – под выжидающими взглядами сотни глаз Ингер медленно кивнул. – Будь по-вашему. Пусть сестра моя Ельга-Поляница решит, как быть с Боголюбом. Ведь он, – Ингер улыбнулся, – в жены ее хотел взять. Уж верно, она жениха престарелого пожалеет. Может, и пригодится еще!
По толпе холмоградцев пробежал смешок. Судя по всему, Боголюбу суждено остаться в живых, но Ингер сумел несколько снизить уважение к будущему решению сестры.
– И вот еще что, – Ингер поднял руку, прерывая поднявшийся гул. У него было средство стереть свое небольшое поражение из памяти киян и превратить в победу. – Пусть сестра моя будет на Святой горе в тот день. Жена моя не придет. Она дитя понесла, и я велел ей беречься.
Глядя, как оживились старейшины и стали переговариваться, Ингер подумал: скорее бы. Скорее бы исполнилось поставленное условие и на княжий стол взошла та, в чьей поддержке он мог быть уверен, как в собственной правой руке. Его суженая, его заря утренняя – Ельга Прекрасная.
⁂
Медлить было нечего: каждый день ратники лишь проедали припасы, не получая никакой добычи, а к тому же была опасность, что древляне выступят первыми и примутся разорять окраины земли Полянской. Насколько Свен успел понять Хвалимира, тот дожидался выступления в поход с не меньшим нетерпением, чем он сам.
Знал бы Хвалимир, чем ему обязан…
В ближайшую среду после собрания в гриднице пленных древлян сводили в баню – обычную, без подвохов, и выдали чистую одлежду. Вечером им принесли угощение, от одного вида которого глаза полезли на лоб у пленников, привыкших питаться рыбной похлебкой, кашей на воде и квашеной капустой: жареная свинина, пироги с рыбой, с яйцами, пиво и медовая брага. Такая роскошь могла означать совсем разное: или князья договорились между собой и пленники получат свободу, или…
Поздним утром в четверг за ними снова пришли. Не говоря ни слова, отроки Свена под началом всех четвертых десятских вывели полтора десятка самых знатных пленников из «дома тальбы». Ингер все же согласился наполовину снизить число будущих жертв, чтобы при своей неопытности не пробить уж слишком большую дыру в Закрадье. Каждому выходящему крепко связывали руки. Потом повели на Святую гору. Сам путь уже указывал на цель, и древляне, оглядываясь вокруг, понимали: землю и небо они видят в последний раз. За время их заточения выпал снег, мир оделся в «печаль», и редкие снежинки сыпались сверху, будто само небо оплакивает их участь. От сидения взаперти, от жизни впроголодь некогда крепкие мужи ослабели, иные едва передвигали ноги, и гриди поддерживали их. Древлян стало на одного меньше – Замысл, и без того слабый здоровьем, умер еще месяц назад.
Впереди всех шел, тяжело переваливаясь со связанными руками, Боголюб. За время заточения он постарел на годы: морщины углубились, волосы совсем поседели, глаза тускло мерцали из-под нависших бровей. Его вывели вместе со всеми, не делая различий. Знакомый с порядком принесения жертв, он лучше всех понимал, что происходит и что их ждет. Будь он у себя дома, попадись ему в руки два десятка знатных русов – он сделал бы то же, принес их в жертву богам перед началом битв, чтобы отнять силу у вражеского племени и укрепить удачу собственного. Не было смысла ни надеяться на милость, ни молить о ней. Тяжело, но уверенно ступая, он возглавляя своих родичей и соратников, намереваясь первым войти в обители богов. Жаль только, что платой за чужую славу и удачу.
