– Я буду командовать и прослежу за тем, чтобы ты отправился вместе со всеми на работы, а ты будешь умницей и ни при каких обстоятельствах не будешь мне перечить, понял?
Я посмотрел в его глаза, попытался отыскать там хотя бы намек на что-то родное, доброе, отцовское, но нашел лишь холод и бесконечную серую тоску.
– Это все? – решил я вдруг спросить его.
– А тебе что, мало?
– Нет.
– Вот и славно. – Он закрыл решетку и провернул ключ.
Было противно ощущать на теле чужую робу, учитывая, что она принадлежала неживому человеку. Я понюхал ткань, но это было ни к чему: мертвые не потеют, не издают запахов, но, судя по рассказам деда, они устают от работы. Может, это не такая усталость, к которой мы привыкли? Ведь это застывшие здесь души, как они могут устать? Или душа может устать по-своему?
С этими мыслями я завалился на кровать и, закрыв глаза, продолжил размышлять, но теперь я погрузился в план будущего побега. Разумеется, его не было и быть не могло, ведь я совершенно не представлял, как все будет проходить, но тем не менее в голове четко вырисовывался план всех действий.
«Вот мы выходим наружу, идем в одной колонне, не спеша, шаг за шагом, привязанные друг к другу, как стадо баранов, – не знаю почему, но мне все представлялось именно в таком виде. – Спереди и сзади сопровождающие нас надзиратели с автоматами за плечами. Повсюду беспросветный туман, густой и влажный, в нем легко может спрятаться целый слон, не то что человек. Дальше нас расставляют по рабочим местам, мы покорно выполняем все команды, и уже в процессе работ я случайно пропадаю из виду, наклонившись за выпавшей из рук лопатой, или киркой, или еще чем-нибудь, а дальше бегу куда глаза глядят. В итоге куда-нибудь да выберусь».
План был идиотским, и я сам это понимал. Но другого у меня не было, а думать о чем-то еще я уже не мог. Я прокручивал в голове каждую деталь, каждый шаг и сам не заметил, как заснул.
* * *
Это был мой самый крепкий сон за всю жизнь. Я испугался, что проспал все на свете, когда почувствовал, как из дремотной тишины меня вырывает глухой тяжелый голос.
Протерев слипшиеся веки и приподнявшись на локтях, я увидел вдоль железной дороги выстроившихся в огромную шеренгу зэков с инструментом в руках. Молчаливые, словно мраморные статуи, они смотрели каменными мертвыми глазами в невидимую даль. Жуткое зрелище, будто они только что восстали из могил.
Охранник отдавал короткие приказы, и шеренга редела на пару заключенных. Затем раздавался звук запирающихся замков, снова приказ, двое других заключенных вставали на их место. Эти рокировки происходили быстро, и, кажется, на сборы и подготовку у меня были считаные минуты.
Вскоре к моей камере подошел охранник и, отперев замок, все тем же тяжелым глухим голосом скомандовал:
– Встать!
Не секунды не размышляя, я покорно поднялся и принялся ждать дальнейших распоряжений. Лицо мое выражало абсолютное спокойствие и безразличие, ни одна мышца не дергалась, брови были расслаблены, глаза смотрели немного в бок и в пол, не моргая. Я старался не дышать, представляя, что нахожусь под водой. Мне казалось, что он смотрит на меня, пытаясь уличить в обмане. Я был уверен, что разоблачен и сейчас меня снова повяжут, хотелось бежать, но я держался, всеми силами скрепил свое тело и мозг. Внутри меня пылало пламя, гремел гром, сверкали молнии, снаружи я был холоден, как лед, и тих, как вода в озере в безветренный день.
– На выход, – скомандовал охранник, и я сделал шаг.
Ноги заметно отяжелели от волнения, каждая теперь весила, как мешок с песком, передвигать их было тяжело, но, собрав волю в кулак, я все же смог справиться с собой.
На выходе из камеры меня уже ждал сменщик. Человек – больше похожий на скелет, обтянутый кожей, – с огромной кувалдой на плече. Должно быть, он умер от какой-то страшной болезни. Я почувствовал жуткую брезгливость и не хотел касаться ни его самого, ни его инструмента. Он молча выставил кувалду вперед. Тяжелая рукоятка легла в руку и потянула к земле, я подхватил ее второй рукой и быстро закинул на плечо.
«Как эта ходячая вешалка для одежды смогла удержать такую здоровенную кувалду?»
Мы разошлись с ним, не оборачиваясь друг на друга. Отойдя на пару метров, я услышал, как сзади закрылась камера. Ноги нехотя поволокли меня в строй. В голове, подобно заевшей пластинке, звучала одна и та же мысль: «Скоро это все закончится. Потерпи, скоро все закончится».
Мертвецы стояли вплотную друг к другу. Немая полоса застывших без движений истуканов разных возрастов, форм черепа, с кучей всяких физических дефектов: отсутствием глаза, неестественно вывернутой рукой или и того хуже – половиной лица. Душа билась в истерике, умоляла не вставать в этот проклятый судьбой строй – мне не было места среди этих обрубков и неупокоившихся душ. Но я молча занял предназначенное мне место – примерно посередине строя, и, подобно всем остальным, уставился куда-то вдаль.
Когда последний заключенный передал свой инструмент, а принявший его встал в строй, на горизонте появился мой дед. Он выглядел еще суровее, чем раньше. Мне показалось, что с его появлением в помещении стало холодней. Его вид был суровей прежнего, невероятно отрицательная энергетика исходила потоками, забирая все жизненные силы и оставляя в душе только пустоту и страх.
– Дневная смена, приготовиться к отправке!
Неподвижные до этой секунды статуи все как один повернулись на сто восемьдесят градусов в сторону состава. Я опешил от такой неожиданной слаженности и чуть было не замешкался. Задержавшись лишь на долю секунды, я, как и остальные, оказался спиной к камерам и вдруг резко выдохнул.
«Надеюсь, никто этого не заметил».
– Занять места! – Голос моего деда звучал точно так же, как голос его сменщика: жестко, бесстрастно и глухо, как удар хлыста.
Когда-то бывшие живыми люди слева и справа залезали в вагонетки и ставили инструмент между ног; я последовал их примеру. Не прошло и полминуты, как все расселись. Я примостился посередине между перекаченным стероидами детиной с лицом младенца-переростка и щупловатого вида стариком. Самое интересное было то, что у здоровяка в руках было обычное ведро, а дедок сжимал толстый металлический лом, который был выше его на голову, когда тот сидел. Очевидно, трудовые обязанности здесь никак не распределялись, каждый брал в руки то, что ему давали, и делал то, что говорили. Никогда еще я не боролся с таким упорством с собственным любопытством. Глаза чесались, зрачки то и дело хотели соскользнуть в сторону и осмотреть каждого заключенного с ног до головы. Я находился в окружении мертвецов, пускай и безвольных, но это были люди, перешагнувшие за ту самую грань, о которой тысячелетиями рассуждали и спорили люди всего мира.
Механизмы зашипели, поручни с треском опустились вниз, придавив ноги к полу. Я украдкой взглянул под них и увидел, как тонкими прозрачными волнами растекается туман, обволакивает подошвы ботинок, заползает внутрь штанов, собирается в клубы и вываливается за борта. Мой дед лично провел осмотр каждого места и, убедившись, что все зажаты поручнями, сел в голове состава, и мы поехали. Из приближающегося туннеля вырвался и подул в лицо ледяной поток воздуха. Мне показалось, что в нем я уловил запах хвои. Это, конечно, было невозможно, но мне до безумия хотелось верить, что я покидаю тюрьму.
