Комиссия обследовала ресторан „Ша-Нуар“. Общий зал „шикарного“ ресторана. Рядом вплотную с ним — грязная клоака: полутемные мрачные своды, толстые капитальные стены и дубовые двери кабинетов; юркий заведующий забегает наперед сотрудника Угрозыска с очевидной целью предупредить и приготовить встречу обследовательской комиссии, но во тьму кабинетов уже врывается назойливояркий электрический свет.
В одном из кабинетов узнает своих двух пациентов врач-венеролог. Обход помешал двум проституткам, больным сифилисом, заразить их двух случайных спутников — пьяных мужчин.
Из другого кабинета доносятся сдавленные крики о помощи. Комиссия бросается туда. Еще бы немножко, и было бы уже поздно. Оголтелый и пьяный мужчина душил проститутку, требуя, чтобы она возвратила ему свой „гонорар“».
[248]
Стоит отметить, что и сами стражи порядка являлись постоянными клиентами проституток. Так, в отчете комиссии по делам несовершеннолетних за 1923 г. отмечалось, что малолетние проститутки пользуются покровительством милиционеров, умеют ладить с ними и «ублажать»
[249]. Проститутки были постоянными гостьями школы командного состава уголовного розыска и милиции, а во время облав различных притонов наряду с бандитами попадались и те, кто должен с ними бороться. Вероятно, отчасти поэтому борьба с такими «клоаками» проходила не особенно успешно. Более того, коллеги по противозаконному бизнесу оперативно предупреждали друг друга о проверках, и даже в случаях разоблачения кабинеты быстро открывались снова. В ответ на одно из заявлений вендиспансера с просьбой принять меры, в Угрозыске ответили, что, по их мнению, если привлечь всех притонодержателей к ответу, то в «Ленинграде судей не хватит»
[250].
Именно благодаря ленинградским венерологам мы знаем некоторые особенности проституции в городе и о социальном составе ее потребителей. Вот что писал венеролог Е.Я. Соскин в «Ленинградскую правду»: «Нам, работникам диспансеров, приходится каждодневно сталкиваться с теми кадрами людей, которые создают „спрос“ на проституцию и которые являются потом к нам в качестве жертв.
К немалому удивлению, среди них изрядную часть составляют такие лица, которым, казалось бы, менее всего подобало сталкиваться с проститутками. Частыми клиентами проституток оказываются семейные люди, живущие совместно с семьей. Что же толкает их к проституткам? Думается, что здесь имеет место исключительно половая распущенность.
С такою распущенностью можно и должно бороться культурно-просветительными мерами.
Ведь здесь беда не ограничивается тем, что тот или иной „семьянин“ заболевает венерической болезнью. Горе заключается в том, что большинство из них заносит болезнь в семью и становится, таким образом, источником заражений.
Среди таких лиц санитарно-просветительная работа могла бы, несомненно, дать положительные результаты и заметно понизить спрос на проституцию.
Многие из наших пациентов, в большинстве зеленая молодежь, попадают к проституткам благодаря уговорам и примерам со стороны своих „опытных“ товарищей.
С „ухарством и молодечеством“ старших товарищей, с этой отвратительной отрыжкой старого быта, следует покончить. И мне думается, что несколько агитсудов или соответствующих инсценировок на фабриках или в клубах могли бы помочь созданию среди молодежи атмосферы, осуждающей пользование проституцией»
[251].
Отсутствие официального контроля над проституцией вытеснило ее в неподконтрольную сферу. Зачастую в условиях жилищного кризиса клиентов приходилось обслуживать прямо на улицах, железнодорожных вокзалах и т. д. Могло существовать и экономическое партнерство между сдававшей комнату пожилой мадам и проституткой, приводившей туда клиентов.
Видимо, этим можно объяснить впечатление В.В. Шульгина зимой 1926 г. поразившегося тому, что проституток на улицах стало в сравнении с дореволюционным периодом намного меньше: «На Невском я оформил наблюдение, которое я сделал еще раньше. Свободная любовь — свободною любовью в социалистической республике. Но порнография, должно быть, преследуется. Ибо нигде я не видел даже того, чем пестрят витрины всех городов Западной Европы. Голости совсем не замечается.
То же самое надо сказать насчет уличной проституции.
В былое время с шести часов вечера на Невском нельзя было протолпиться. Это была сплошная толпа падших, но милых созданий. Сейчас ничего подобного нет. Говорят, они переместились и по преимуществу рыскают около бань. Другие объясняют, что вообще проституция сократилась, дескать, мол, нет в ней нужды: и так все доступно. Но это, конечно, преувеличено. Мне кажется, что в этом вопросе что-то произошло. А что именно, я дешифрировать не мог. Спрашивал, может быть, милиция очень преследует. Говорят, нет. В Ленинграде не притесняют»
[252].
Если у проститутки было свое жилье, то оно превращалось в воровскую «малину». Газета «Последние новости» в 1923 г., описывая преступный мир Петрограда, связывала число проституток с уровнем криминала: «Проституция в Петрограде развивается больше всего за счет преступлений. Большинство воров укрывается у проституток и проживают там всю свою, нередко кровавую, добычу. Проститутка — первый проводник и путь к преступлению. Они знают всех воров по кличкам, охотно дают у себя приют всякому темному элементу. Чем меньше будет проституток, тем скорее в городах сократится уголовная преступность. Жизнь проститутки — сплошное преступление. Большинство подростков, в возрасте от 16–20 лет, гибнет через них»
[253].
Отдельная практика — девочки-беспризорницы, фактически являвшиеся проститутками в своем сообществе. П.Г. Бельский, анализировавший хулиганство в детском и юношеском возрасте, обратил внимание на случай некоего М.Г., мальчика 1911 г. рождения, который рано осиротел и постоянно сбегал из детских домов, в которые его помещали. Он был из тех, кому нравилась жизнь на улице, вне закона, ведь там царствует принцип: «Если нравится, если хочется, то все делать можно». При побегах из детских домов М. Г. знакомился с компаниями беспризорных: «На вырученные от краж деньги устраиваются оргии, — самогон, политура, вино („и коньяк пил“), кокаин дурманят головы детей, и они предаются „свальному греху“ с девочками-проститутками („шмарами“). Педерастия процветает и как промысел, и как страсть. Задержанный после трех лет такой жизни и препровожденный в Научный институт в целях перевоспитания М.Г. с восторгом рассказывал о своем „привольном, веселом житье“, не понимая запретности этих удовольствий, ведь „было весело“. Единственная вещь, которой он опасался — „схватить от «шмары» дурную болезнь (такая шмара может и испортить человека)“»
[254].
