Известный деятель революционного движения, журналист В.А. Поссе в статье «НЭП и голод» писал: «Неправда, что в игорных вертепах гибнут преимущественно старые и новые буржуи, нет, там больше гибнет советских работников и фабрично-заводских рабочих. В столичных вертепах я не бывал, но иногда заходил в провинциальные казино и клубы, и всегда вокруг рулетки и других азартных выдумок толпились пролетарии»
[317]. Разумеется, эти категории населения играли не на свое скромное жалование, а на казенные.
Присвоение и растрата казенных денег — преступление, в большей или меньшей степени характерное для всех стран и эпох. Не исключением является и Россия с ее традиционно высокой коррупционной составляющей в экономике. При этом каждый исторической период придавал казнокрадам свои характерные особенности. Применительно к 1920-м гг. растратчики стали уникальным социальным типом, порожденным революционной эпохой и ставшим героем государственной пропаганды, художественной литературы и городского фольклора.
Переход к нэпу привел к появлению слоя советской буржуазии («совбуров») и «нэпачей», финансовое положение которых оказалось значительно лучше остальных. Советские нувориши зачастую становились символом «умения жить», которое традиционно ценилось в условиях жесткой и несправедливой в глазах общества политики власти.
Доступ к деньгам, особенно с партийным билетом в кармане, приводил к тому, что автор журнала «Крокодил» описал следующими словами: «Промысловое свидетельство партбилетом служить не может, а партбилет промысловым свидетельством иногда служит»
[318]. Для рядового хозяйственника единственным способом повысить уровень жизни и призрачным шансом приблизиться к новой элите становились растраты.
Проблема растрат волновала власть намного больше, чем разгульное поведение нэпманов, ведь советские служащие порочили ее в глазах общества. Комсомолец А. Игошин в письме И.В. Сталину 25 марта 1926 г. жаловался: «Вот — заслуженный партиец-коммунист с 1905 г<ода> в партии, он, Зав<едующий> Ф<инансовым> О<тделом>, произвел растрату в 30 тыс. рублей. Подрывает авторитет и партии, и Сов<етского> Правительства»
[319]. Имиджевые потери, связанные с встраиванием советской бюрократии в рыночную систему нэпа, оказались слишком серьезными. Как справедливо отмечал С.В. Воробьев, «под влиянием нэпа начинает формироваться определенный стиль жизни партийно-советской и, особенно, хозяйственной „элиты“, отклоняющийся от официально декларируемого образца. Неотъемлемым элементом такого стиля становятся коррупционные практики»
[320].
Для описания подобного поведения даже появлялись специальные термины («онэпивание», «хозяйственное обрастание», «мелкобуржуазное заражение»), провозглашенные одной из болезней РКП(б)
[321]. Таким образом, ответственность за моральное разложение советских деятелей власть перекладывала на идеологически чуждых нэпманов: «Период нэпа таит в себе опасности, особенно для той части коммунистов, которая в своей повседневной деятельности соприкасается с нэпманами. Неустойчивые элементы иногда начинают тяготиться режимом партийной дисциплины, завидуют размаху личной жизни народившейся новой нэпманской буржуазии, поддаются ее влиянию, перенимают ее навыки, ее образ жизни, входят в дружбу, а не только в обязательные для них деловые отношения. <…> В личной жизни это выражается в участии в совместных с нэпманами обедах, не вызываемых отнюдь деловыми соображениями, — вечеринках, развлечениях, в посещении казино, скачек, ресторанов, дома свиданий и пр., в допущении для себя и своих близких сверхумеренных ставок, искусственных премирований и т. д.»1. Председатель ЦКК РКП(б) А.А. Сольц на XI съезде в 1922 г. заявил: «Новая экономическая политика создала такие условия, при которых слабые, невыдержанные элементы нашей партии легче всего могли поддаться мелкобуржуазной стихии, которой мы должны были делать известные уступки»
[322]
[323].
Значительная часть растратчиков происходила из низших слоев, для которых взлет по карьерной лестнице, подаренный им революцией и Гражданской войной, был слишком сильным испытанием: «Внешний блеск и лихорадочная жизнь столицы создают нездоровую атмосферу легкой наживы. Позолоченная мишура и заманчивые удовольствия большого города столь близкие и столь неуловимые… для служащего — ослабляют „задерживающие центры“ неустойчивого элемента, соприкасающегося с деньгами, и после холодно-корыстного расчета обеспечить себя на „всю жизнь“ или колебаний то длительных, сопровождающихся душевными переживаниями, то внезапных импульсов, окрыленных надеждой отыграться счастливой игрой в рулетку и карты, — служащий решается присвоить вверенные ему суммы»
[324].
В газетах периода нэпа раздел «происшествия» регулярно включал в себя сообщения о служащих, проигравших деньги в карты. Так, в один из сентябрьских дней 1927 г. служащий Госстраха на заводе «Красный треугольник» Б.О. Бейм, «скрывшийся с 6375 руб., явился в угрозыск и вернул 1200 руб. Остальные деньги он проиграл в картежных клубах Ленинграда и Москвы»
[325]. Кого-то арестовывали прямо за игральным столом: «За карточным столом в клубе арестован служащий писчебумажной фабрики А.Д. Березков, имевший на руках казенные деньги. Не хватает 615 руб.»
[326].
Азарт губил и молодых людей, студентов и комсомольцев. В.А. Поссе в своих воспоминаниях описывает такие случаи: «Один из моих сыновей, славный парень, сначала работавший как батрак на земле, а потом попавший в студенты Электротехнического института, пошел с товарищем во Владимирский клуб из любопытства, потом тоже из любопытства поставил какую-то мелочь, выиграл, поставил больше — снова выиграл, затем проиграл, ушел, но азартная зараза делала свое дело. Пришел снова — и в конце концов сделался игроком, перестал заниматься, был уволен из института, и я не знаю, что может спасти его.
