Поводом для начала кампании против хулиганов-шутников — нарушителей производственной дисциплины стал трагический случай на заводе «Электросила». Она получила название «семеновщина» по имени 21-летнего рабочего ленинградского завода Алексея Семенова, чья неудачная шутка привела к гибели товарища по работе Осипа Клевядо. Гибель произошла в субботу 19 мая 1928 г., после заводской сирены, во время уборки на заводе «Электросила». Группа рабочих стала обдувать других из шланга со сжатым воздухом давлением около 7 атмосфер. Затем, согласно заключению созванной для исследования случая комиссии, «кандидат ВКП(б), вчерашний секретарь Комсомольской ячейки Алексей Семенов подбежал к читающему газету Клевядо и пытался поставить шланг с воздухом к заднему проходу. Несмотря на нежелание Клевядо, продолжал это. В результате с Клевядо сделалось худо. Он был доставлен в больницу им. Коняшина, где во время операции было выявлено, что у него прорван кишечник и приподнято сердце. В понедельник 21.V около 12 час. дня Клевядо умер»
[456].
Уже на следующий день после происшествия в «Ленинградской правде» вышла заметка, в которой содержался призыв обратить внимание на проблему на уровне города и бездействие начальства и партийной ячейки завода: «В случае с тов. Клевядо не может не возмущать то, что это было на глазах всей мастерской, что никто не счел нужным остановить хулиганов, помешать их диким поступкам. Еще более возмутительно то, что здесь же рядом был отсекр партийной ячейки, тов. Медовый (впоследствии установлено, что его там не было. — Авт.), а сам „шутник“ — от-секр комсомольской ячейки». Речь шла о том, чтобы сделать данный случай показательным, ведь он «является поводом ко вскрытию серьезнейшей язвы в нашем заводском быту»: «Не в Семенове сейчас дело. Нас должно интересовать другое: до каких пор хулиганство в цехах будет поощряться добродушными усмешками и товарищеским похлопыванием по плечу»
[457].
Сложно было обойти сравнение «семеновщины» с недавно отгремевшим «чубаровским делом». Семенов характеризовался как выразитель нового типа заводской «чубаровщины», «легкий спортсмен от хулиганства»: «В свое время чубаровский процесс вызвал взрыв общественного возмущения. Там хулиганы скопом насиловали одну, а здесь Семенов один нападает на десятерых, угрожая спокойствию их работы. Ленинград угробил ту чубаровщину, и эта будет угроблена тоже»
[458]. Став преступником, в глазах пропаганды Семенов переставал быть пролетарием, превращался в пережиток прошлого, от которого надо избавляться: «Семенов — это анархо-индивидуалист, по-старому — недоучившийся гимназист, воинствующий мещанин, плюющий на все авторитеты. Он „смотрит себе в пуп“, он является ярким представителем типа героического мещанина, о котором говорил Горький»
[459].
21 мая в обеденный перерыв собрание рабкоров «Электросилы» переросло в митинг, в результате которого было принято следующее решение: «Повести решительную борьбу со всеми случаями проявления хулиганства на производстве, поставить сегодня в обеденный перерыв во всех цехах вопрос о человеческом отношении к человеку. Избрать комиссию, которой выяснить как сам несчастный случай, так и все имевшие за последнее место хулиганские поступки, считавшиеся до сего времени „шуточками“. Поставить вопрос, в какой степени ответственны общественные организации, а также и администрация за хулиганство в цехах. Поднять вопрос в печати и требовать над хулиганами Семеновым и Емельяновым показательного суда на заводе»
[460].
Комиссия по обследованию случая пришла к выводу, что подобное хулиганство процветало на всем заводе. Те же Семенов вместе с Емельяновым перед случаем с Клевядо пытались надуть воздухом рабочего Орлова. Рабочему Чистякову они вбили в табуретку гвоздь, который распорол ему тело, ему же «стукнули в голову оловом». Год назад Емельянов вставил шланг рабочему Кравклису, из-за чего он, по его показаниям, полчаса был без сознания. За Семеновым числились и менее серьезные проступки. Например, он играл в мастерской в футбол и разбил оконное стекло. Комиссия ознакомилась с положением дел в других цехах и пришла к выводу, что «„шутки“ и озорство, переходящее в открытое хулиганство, являлись общими для всех отделений». К ним относили «привязывание тряпок, бросание друг в друга тяжелыми предметами, обдувание воздухом, забивание гвоздей в табурете». Практиковали шутки не только молодые, но и старые рабочие, партийцы. Так, в 56-м отделении Дурандин «перебрасывался тряпками с работницей Денисовой, когда запас тряпок иссяк, он не остановился перед тем, чтобы бросить в нее железную гайку, чем нанес ей легкое повреждение. При этом оба являлись членами партии. В том же отделении рабочий-комсомолец Арсеньев обвязал тряпками работницу Ермолайнен, поместил ее в ящик с концами и ушел, оставив одну. В 45 отделении кидались тряпками, кусками железа, смазывали ручки напильников тестом, привязывали проволоку к тискам, а других рабочих к лебедкам. Обдувание воздухом при очистке картузов и машин „сплошь приводило к засорению глаз“. В 37 отделении также бросали друг в друга тряпками, обрезками бакелитовых изделий, обливали водой»
[461].
«Шутникам» обещали длительную и беспощадную борьбу. Активно в кампанию вовлекались рабкоры заводских многотиражных газет. Оказалось, что видов подобного хулиганства множество, среди них встречались как действительно опасные (поджигание привязанной за спиной тряпки, бросание инструментом, катание на вагонетках и проч.), так и не грозившие какой-либо серьезной травмой: положить болты в карман, прибить рукавицы гвоздями к скамейке, бросить чужой завтрак на пол, облить водой из шланга, поднять пыль в цехе, забрасывать за шиворот грязь и опилки, повесить на спину товарищу табличку «кусаюсь — не трогай».
Газета «Красный железнодорожник» сообщала о таком случае: «Хорошо умеет шутить станочник столярного цеха тов. Ковылин, например, 15 мая, наточив нож, подошел к токарю Богданову, поднял нож и эдак с улыбкой говорит: „Давай деньги, где они у тебя“.
Богданов, желая отвести нож от себя, т. к. такие шутки ему вовсе не нравятся, махнул рукой и задел по ножу.
В общем, шутка Ковылина довольно дорого обошлась производству, т. к. Богданову пришлось проболеть 8 дней — и производству убыток, и страхкассе пришлось уплатить за это время»
[462].
