Крупные перемены в 1920-е гг. произошли и в праздничном календаре. В нем появились новые, революционные праздники (22 января — «День 9 января 1905 года», 12 марта— «Низвержение самодержавия», 18 марта — День Парижской Коммуны, 1 мая — «День Интернационала», 7 ноября — День пролетарской революции). В эти дни в Петрограде/Ленинграде проводились праздничные парады и шествия, массовые гуляния. В то же время в 1920-е гг. официальными нерабочими днями оставались и дореволюционные праздники (7–8 января — Рождество Христово, 19 января — Крещение Господне, 7 апреля — Богоявление, пасхальные дни, 19 августа — Преображение Господне, 28 августа — Успение).
Как видно, десять праздничных дней из шестнадцати остались советскому календарю от «царского прошлого», что выглядит как уступка традиции: рабочие привыкли «гулять» в эти дни, и бескомпромиссное настаивание на соблюдении только революционного праздничного календаря неизбежно привело бы к росту прогулов.
Вместо устоявшихся религиозных практик гражданам предлагались альтернативные, «культурные» формы досуга. Рабкор газеты завода «Электросила» накануне Пасхи утверждал: «Основным оружием против церковного дурмана, против разливного моря водки в майские дни и дни пасхи должно быть вовлечение рабочих в здоровый, разумный отдых, который мог бы ему заменить традиционное пасхальное времяпровождение». Взамен рабочим предлагалось гулянье с танцами и фейерверками, вечер в Филармонии, экскурсии в музеи, на ледокол «Красин»
[479]. Активисты ставили антирелигиозные спектакли, устраивали просветительские лекции, публичные чтения художественной литературы. Широкое распространение получили «красные» замены религиозных праздников.
В идеале социалистической трансформации должна была подвергнуться вся сфера повседневности. Ведь, согласно официальной концепции, преобладание примитивных и девиантных форм досуга было обусловлено незнанием и недоступностью новых возможностей. Так, на 3-м Всесоюзном совещании рабкоров в 1926 г. рабкорка Нефедова говорила: «Нашу работницу надо учить и щи варить, и вшей вычесывать, и мясо рубить. Нашу работницу надо учить, как ребенка кормить, как белье стирать. <…> Товарищи, надо писать, как мужу устроить бисквит на яйцах. Ведь мы этого не знаем. Вот, говорят, есть бефстроганов какой-то, мы, ведь, этого тоже не знаем. А вот если об этом напишут, ко мне придет работница, в гости, и я перед ней “бефстроганов” щегольну»
[480].
Власть стремилась изменить топографию городского досуга. Парки культуры и отдыха, новые жилые кварталы, рабочие столовые, пространственное перераспределение культурных институций должны были способствовать созданию условий для формирования нового стиля труда и отдыха. Например, в области театрального дела предлагалось переносить спектакли академических театров из центра на окраины, в рабочие кварталы. Как отмечалось в материалах агитационно-пропагандистского отдела Губкома ВКП(б), «только территориальное приближение академической сцены и гостеатров к рабочему зрителю будет способствовать охвату театром даже наиболее отсталых пролетариев, а следовательно, и культурной обработке последних способом, наиболее простым и легко доходящим до сознания даже наиболее отсталого человека»
[481]. Был выдвинут лозунг «От 40° к театру». Кстати, юмористический взгляд на возможность такого перехода мы встречаем в рассказе М. Зощенко «Сильное средство», герой которого «пропадал буквально и персонально», «беспредельно напивался» и «пьяные эксцессы устраивал». Но, получив однажды бесплатный профсоюзный билет в театр, он «первым театралом в районе стал. <…> Пить бросил по воскресеньям. По субботам стал пить»
[482].
В теплое время года для рабочих устраивали экскурсии в прекрасные пригороды Ленинграда, где их ждала встреча с красотами национализированных парков и дворцов. Экскурсии пользовались высоким спросом и понимались властью и идеологами развития экскурсионного дела инструментом усовершенствования человека
[483]. Рабочих ждали базы в Лахте, Лесном, Парголове, Токсове, Троцке (Гатчине) и других пригородах. Принимались меры для организации культурного досуга, например, заготавливался спортивный инвентарь для игр. Беда в том, что зачастую рабочие не всегда отдыхали так, как хотели организаторы: «Пьянки очень сильно мешали в прошлые года культурному отдыху рабочих. Сплошь и рядом прекрасные по замыслу, по обстановке и по возможностям экскурсии срывались пятком или десятком буянивших пьяниц»
[484].
К слову, на бузотеров жаловались и в загородных домах отдыха. Некоторые из заявлений в начале 1928 г. были рассмотрены на президиуме Ленинградского областного совета союза металлистов. Вот одна показательная история о двух отдыхающих: «Потребовали себе перед уходом ужин. К ужину эти “герои” поставили на стол бутылку водки и рядом положили револьвер, заявив администрации, что, кто попытается им помешать… “получит пулю в лоб”»
[485].
Основным объектом культурной политики советской власти был рабочий класс — авангард нового общества и предполагаемый главный бенефициарий революционных изменений. «Дать каждому рабочему культурный досуг после производства» призывал в 1928 г. публицист Я. Ильин, описывая неприглядный быт молодых рабочих
[486].
Егоровец. 1928. № 4(49). 16 августа. С. 3
Центром культурного досуга на предприятии был клуб. На протяжении 1920-х гг. клубная работа колебалась между развлекательно-образовательными (кино, танцы, кружки радиодела или кройки и шитья) и производственно-пропагандистскими программами (лекции на производственные темы, вечера вопросов и ответов и т. п.).
