Но наяву её тоже ждало тепло.
Её голова на коленях у профессора, лепестки, запутавшиеся в её волосах, пижама, вновь скромно скрывшая её фигуру, и тонкая горящая свеча.
– Полезно бывает иной раз погрузиться в воспоминание, стараясь его продлить, – тихо сказал профессор ей, поднимая со своих колен и обхватывая сзади. – Попробуйте.
Они долго сидели рука в руке, глядя на пламя. А потом – Кира сама не поняла, как, – пижама снова слетела с неё, и она, задыхаясь, стонала в его руках на остатках размётанных лепестков, с раскинутыми в стороны ногами, прижимаясь к его напряжённым бёдрам, и между ними больше не было ритуала – только его одежда и её тело, разгорячённое от душистого масла и его рук, вытворяющих потрясающие, невероятные, невозможные вещи с каждой точкой на её коже.
… Вещи, о которых ей теперь оставалось только вспоминать.
Кира вернулась в реальность, обхватив себя руками. Чёрное платье, подкупающее своей безыскусной простотой, больше её не радовало.
Сарказм. Снег. Волшебство.
Вот что у неё было.
Вот что она потеряла.
Она медленно двинулась к выходу из подземелья, останавливаясь на каждой ступеньке. Его голос звучал у неё в ушах, она была полна его прикосновениями, час назад он спас ей жизнь – что, что могло сломаться так окончательно и так безнадёжно? И может ли она это изменить?
Когда Кира добрела наконец до своей комнаты, она прикрыла за собой дверь и подошла к витому столбику кровати, не включая свет.
Здесь, перед балом солнцестояния…
Кира покраснела. Она до сих пор краснела при мысли о том воспоминании. Но теперь…
Теперь ей остались только воспоминания, не так ли?
– Последнее, – прошептала она. – Последнее, что я вспомню сегодня. А потом я засну и не буду видеть снов.
Что профессор делал сейчас? Собирал вещи перед долгожданным отпуском?
Он думал о ней, беспощадно чётко представилась картинка перед мысленным взором Киры. Конечно, он думал о ней. О ней, стоящей посреди комнаты в этом платье или уже без платья, и несмотря на всё своё напускное безразличие, больше всего он хотел оказаться с ней рядом, на этой постели, чтобы наконец слиться с ней, забирая её себе и не оставляя никому другому.
Может быть, предложить ему это? Себя?
На какой-то миг она хотела это сделать. Пробежать через все коридоры, взлететь по лестнице и постучаться в его дверь.
Но если бы он не открыл ей, она бы этого не вынесла.
Её битва была проиграна.
Осталось лишь лечь, закрыть глаза…
Но она знала, что не уснёт.
Кира сбросила платье. Помедлив, сняла и чулки, зажав ключ в пальцах. Профессор не отобрал его у неё… Впрочем, грустно усмехнулась она, должно быть, он просто забыл. У них обоих выдалась та ещё ночь.
И легла на кровать, раскинув ноги и руки. Если напрячь мускулы, выгнуться и закрыть глаза, можно было снова представить, как она…
… Была связана. Настолько крепко и надёжно, что вообще не могла шевельнуться. Обе её руки и обе ноги были прикованы к четырём столбикам кровати, и когда она попыталась дёрнуть одной рукой, она не услышала даже глухого звона.
И, разумеется, на ней не было одежды. Никакой.
Кира лежала поверх покрывала, скованная и беспомощная, с ногами, разведёнными в стороны так широко, что болели мускулы, и с руками, которым приходилось ненамного легче.
– Вижу, вам уже начинает нравиться.
Кира приподняла голову. Профессор Деннет устроился в глубоком кресле, стоящем напротив кровати, и задумчиво наблюдал за ней. И его определённо устраивал вид.
– Когда-нибудь, – с тихой яростью сказала Кира, – я освобожусь от вас, отберу у вас ключ от своей спальни, и никто не будет будить меня вот так!
– Уверен, мы оба будем ждать этого дня с величайшим нетерпением. Ваша поза в этом только поспособствует.
Кира не удержалась от слабой улыбки. Сарказм профессора был непобедим.
– Зачем вы со мной это делаете? – жалобно сказала она. – Это же неудобно! И больно.
– Не лгите. Я специально подобрал размеры, чтобы они не причинили излишних неудобств. Я понимаю склонность невинных девушек преувеличивать, мисс Риаз, особенно когда речь идёт о скованных, беспомощных, молящих о пощаде девушках в полной моей власти… вы, кстати, уже молите о пощаде?
– Нет!
– Зря. Впрочем, всё впереди. Так вот, вам всего лишь неуютно. И за то, что вы попытались предстать передо мной этакой мученицей вместо того, чтобы отпустить все мысли и получать удовольствие, я, пожалуй, вас проучу. Вы пробудете в этих цепях на час дольше, чем я рассчитывал.
– На час?!
– На вашем месте я задал бы другой вопрос. О каком времени идёт речь. – Профессор зловеще улыбнулся из кресла, сцепив пальцы под подбородком. – Впрочем, я бы всё равно не ответил.
Кира с бессильным вздохом откинула голову назад. Профессор же, как она увидела, повернув голову набок, достал книгу – и с невозмутимым видом начал читать, развернув страницы на заранее подготовленной закладке. Он читал, пока она лежала, сонная и закованная, и ждал, пока она очнётся, поняла она. И, разумеется, время от времени с удовольствием любовался открывшимся ему зрелищем.
Ну, сейчас она ему такого удовольствия не доставит.
– Я вас ненавижу, – сообщила она, глядя на него. – Вы самый злобный, коварный, бесчестный, бесчувственный, опасный, жестокий, грубый и отвратительный тип, которого я когда-либо знала!
– Вижу, у вас была целая коллекция знакомых.
Кира поперхнулась.
Профессор медленно, напоказ закрыл книгу, подошёл к кровати – и залез на неё, нависая над обнажённой и распластанной на постели Кирой.
– Пожалуй, я немного побыл бы грубым и отвратительным, – медленно сказал он. – С чего бы начать?
Кира сглотнула.
– Пожалуйста, не надо. Я… пошутила. Преувеличила. Я…
Его ладонь опустилась ей на рот. А в следующий миг Кира с ужасом ощутила, как цепи натягиваются.
Она оказалась распятой и растянутой окончательно. Мускулы напряглись до предела: она бы не выдержала в этой позе долго. И одновременно каждая мышца томительно зазвенела, желая, чтобы к ней прикоснулись, высвободили, поцеловали, освободили…
– Уже лучше, – заметил профессор. – Тишина и покорность. Всё, как я и люблю. А теперь, пожалуй, можно и почитать.
Ладонь исчезла с её губ, и Кира с неверием поняла, что он и впрямь решил вновь устроиться в кресле.
Когда он уселся, закинув ногу за ногу, и заново открыл книгу, она не удержалась от тихого стона. Её тело было напряжено, как струна, но разрядку он ей давать не торопился. Или вовсе не собирался.
