– Так чем ты занимаешься целыми днями? – спросил он у нее.
Она засмеялась:
– Это ты так разговариваешь с женщинами после секса?
– Извини, – он ужасно смутился.
– Не смущайся, – сказала она. – В такой ситуации никогда не знаешь, что говорить. Я не работаю.
Он произнес с деланным зловещим иностранным акцентом:
– Так ты содержанка?
Едва эти слова вылетели у него изо рта, как он почувствовал себя полным идиотом.
Она перестала обводить его плечо:
– Ты что, меня на работу интервьюируешь?
Он вернулся к себе в час ночи, надеясь, что когда он расплачивался с бебиситтером, от него не слишком разило сексом. Он принял душ и проверил телефон – может быть, Нагид уже опять что-нибудь написала. Войдя в спальню с полотенцем вокруг бедер и оторвав взгляд от телефона, он обнаружил, что Ханна проснулась и сидит у него на кровати.
– Тебе утром ехать в лагерь.
Она сжимала в руках телефон; это уже выглядело так, будто он растет у нее на теле. Тоби посмотрел на нее повнимательнее.
– Ты что, плачешь?
– Я послала маме эсэмэску.
Он сел на край кровати.
– И?
– Она не ответила.
В день, когда Ханна родилась, Тоби взял ее на руки, пока хирурги зашивали Рэйчел. Он не отрываясь смотрел на дочь. «Ты моя навсегда, – прошептал он. – Я всегда буду о тебе заботиться».
Рэйчел плакала. Руки у нее были разведены в стороны, словно ее распяли, но Тоби так и не смог отвести глаза от своей новой дочери.
На следующий день Рэйчел заявила, что в дисфории и почти маниакальном состоянии, последовавшем за адскими муками тридцатипятичасовых родов, неудачных практически во всех отношениях, кроме самого важного, она смотрела на Тоби с их ребенком и чувствовала, что ее обманули. По ее словам, она внезапно поняла: целью всей этой затеи было заставить ее родить, чтобы эти двое, Тоби и Ханна, могли быть вместе, а от нее избавиться. Она бредила этим на больничной койке и потом, в последующие недели и месяцы. Даже по мере постепенного физического и эмоционального выздоровления она продолжала говорить о своем первом материнском опыте и о том, что чувствует себя обманутой. К ним приходили гости посмотреть на новорожденную, и Рэйчел отвечала на их невинные вопросы о том, как прошли роды, но не могла оставаться в рамках приличия. Она обязательно делилась всеми подробностями того, как ей было страшно и одиноко, и всегда заканчивала тем, как Тоби держал Ханну на руках, и пересказывала свою теорию заговора – что весь их брак был хитрым планом Тоби с целью заполучить младенца и избавиться от жены. На нее это было не похоже. С незнакомцами она обычно общалась легко и не вдаваясь в излишние детали. Она умела оставаться в рамках светской беседы. Тоби не знал, почему вспомнил об этом сейчас. Разве, может быть, потому, что Ханна была ужасно похожа на мать, когда сердилась или пугалась, или когда ее кто-нибудь обижал, или когда у нее было нейтральное настроение. На Тоби она становилась похожа, только когда улыбалась.
– Она не знает, что у тебя есть телефон, – сказал он, – она не знает твоего номера.
– Но я написала: «это Ханна». Потом я ей еще позвонила.
– И?
– Сразу включился автоответчик.
В последний раз, когда Тоби позвонил Рэйчел, тоже сразу включился автоответчик.
– Может быть, она на совещаниях. Может быть, она спит. Может, просто не проверяла телефон.
– А может, она рассердилась на меня за то, что я завела телефон раньше своего дня рождения.
– Нет, это ерунда. Может быть, она спит, мы не знаем. Уже поздно.
Он потянулся к руке дочери, но она отдернулась.
– Папа… она умерла?
– О боже, Ханна, нет, конечно. Что ты? Нет, она не умерла. Она в полном порядке. Она работает. Ты же знаешь, какая она, когда работает. Иногда бывает так, что у нас с ней часы бодрствования не совпадают вообще.
– Ты с ней говорил?
– Да, конечно. Она передавала тебе привет.
Ханна опустила взгляд на его покрывало, где все это время выводила пальцем один и тот же непонятный узор.
– Иди спать, – сказал он. – Тебе рано вставать, а ты еще даже не уложила сумку с собой в автобус.
Ханна закончила обводить узор, встала и ушла к себе в комнату.
Тоби проснулся оттого, что Солли стоял рядом и тряс его за плечо.
– Папа, – сказал он.
Тоби вскочил в панике и стал продирать глаза:
– Что такое?
За окном было еще темно.
– Нам надо идти на автобус в лагерь. Мы опоздаем.
Тоби с минуту оглядывался, потом сел на кровать:
– Ну хорошо, дай я сначала выпью кофе.
Солли подпрыгивал на месте.
– Это ничего, если ты нервничаешь.
Тоби посмотрел на телефон, чтобы узнать время, и увидел, что Нагид прислала эсэмэску. События прошлой ночи стремительным потоком затопили его память. Была всего половина пятого.
– Малыш, до автобуса целых два часа. Может, еще немножко поспим?
Но Солли не желал спать. Он тащил отца за руку к кофеварке и трещал так, словно только что вынюхал десять дорожек кокаина:
– Я беру в автобус все свои комиксы «Зеленый Фонарь», потому что они легкие, и еще потому, что когда все увидят, что я читаю, они тоже захотят, и у меня хватит на всех.
– Ты думаешь, стоит брать их все? Ты ведь их особенно любишь.
– Я думаю, стоит. И еще я беру с собой Тайного Кролика.
Тайный Кролик был квадратиком, вырезанным из детского одеяльца Солли, которое называлось просто Кролик. В день, когда Солли исполнилось шесть, Рэйчел заявила ему, что пора уже отвыкнуть от детского одеяльца, что другие мальчики никогда не станут приглашать его в гости с ночевкой и будут смеяться над ним, если вдруг придут в гости и найдут одеяльце. Солли побежал к себе в комнату и спрятал одеяльце так, что Рэйчел не смогла его найти. Позже, когда Рэйчел в гостиной работала на своем ноуте, Тоби проник в комнату сына с ножницами. Он сказал Солли, что от одеяла по имени Кролик можно отрезать кусочек. Этот кусочек будет обладать всеми свойствами целого одеяла, потому что за все эти годы Солли вложил в него столько любви. И, что еще лучше, его будет гораздо проще носить с собой.
«Мы назовем его Тайный Кролик», – сказал Тоби, аккуратно вырезая центральный квадратик.
«Что такое Тайный?» – спросил Солли, наблюдая.
«Это значит, что только ты один будешь о нем знать».
– Куда же ты положишь Тайного Кролика? – спросил сейчас Тоби.
– Просто буду носить с собой. В кармане. Все время.
