4
Хенрик Теляк не набрал даже тройку. Шацкий откопал в секретариате прокуратуры вчерашнюю газету и проверил номера. Три двойки, а из «счастливых» чисел вышло только 22. Он взял также «Речь Посполитую» и прочитал текст Гжельки об убийстве, утвердясь во мнении, что эта газета способна из любого дела сделать сенсацию масштаба, сравнимого разве что с появлением на рынке новой марки маргарина. Скука, скука, скука. Однако он продолжал испытывать неловкость при мысли о том, как вчера обошелся с журналисткой. Вспоминал и ее улыбку, сопровождавшую слова: «Вы очень невежливый прокурор». Может, девушка и не в его вкусе, но эта улыбка… Позвонить? Почему бы нет? В конце концов, живем только раз, и через двадцать лет молодым журналисткам не придет в голову приглашать его на кофе. Вот уже десять лет он хранит собачью верность жене и как-то не ощущает особой гордости по этому поводу. Наоборот, ему все время кажется, что жизнь уплывает, а он отказывается от самой привлекательной ее стороны.
Он вынул из стола визитку Гжельки, повертел ее в пальцах, принял решение и положил руку на телефонную трубку. И вдруг телефон зазвонил.
– День добрый, Иренеуш Навроцкий с той стороны.
– День добрый, пан комиссар, – ответил Шацкий, не без облегчения отложив визитку в сторону.
Навроцкий был полицейским из КСП
[42], вероятно, самым большим оригиналом из всех столичных «мусоров». Шацкий ценил его, но не любил. Они дважды работали вместе, и каждый раз попытка вытянуть из Навроцкого информацию, что он сделал и что собирается делать, сама по себе напоминала следствие. Навроцкий ходил своими тропками, и ни одна из них не проходила рядом с прокуратурой. Мало кому это мешало так, как Шацкому, желавшему полностью контролировать все этапы расследования. Однако оба их следствия закончились успешно, и прокурору пришлось признать, что благодаря материалу, собранному полицейским, ему удалось написать исключительно сильный обвинительный акт.
– Вы помните тело, которое откопали в детском саду?
Шацкий подтвердил. Громкое было дело. Тогда ремонтировали площадку для игр в детском садике на Кручей, желая заменить античные качели на обезьянник, площадку для игр и так далее. Раскопали территорию площадки и нашли труп. Старый, все думали, возможно, еще военный, времен Восстания. Но вскоре выяснилось, что это ученица восьмого класса из соседней с садиком школы, исчезнувшая в 1993 году. Нашли всех соучеников по классу, учителей, была куча работы. Конечно, все шло псу под хвост, мало кто мог вспомнить, чем занимался в ночь с такого-то на такое-то десять лет назад. Оставались акты расследования по делу об ее розыске, но такие дела ведутся совершенно иначе, некоторые вопросы просто не задают. В конце концов он прекратил следствие, так как не удалось найти адреса нескольких знакомых девушки. Полиция продолжала их искать, но не очень настойчиво. Он знал, что Навроцкий постоянно что-то разыскивает в связи с этим делом, но перестал его спрашивать. Он знал, что если тот что-нибудь найдет, все равно ему придется просить о возобновлении следствия.
– Так вот, нам позвонил по 997 один пан, не назвавший себя, – монотонно бубнил Навроцкий голосом, наводившим на мысль об университетском преподавателе, – и рассказал очень любопытную историю.
– Да ну? – Шацкий не верил анонимным историям.
– Рассказал, что девушку, а звали ее Сильвия Боничка, изнасиловали трое коллег из параллельного класса, в том числе один второгодник. Вы помните, как это было. Поздно вечером она вышла от подруги на Познаньской и не вернулась домой. Дорога к дому проходила мимо школы. А перед школой всегда вертятся разные типы, в любое время дня и ночи, вы знаете. Сейчас, может, и нет, но когда-то так было.
Шацкий задумался. Действительно, учеников из параллельных и других классов не допрашивали, положились лишь на акты расследования, из которых ничего не следовало. Патологоанатом не был в состоянии утверждать, что девушку изнасиловали, поэтому все время велось дело об убийстве, а не об изнасиловании. Насколько он помнил, у Бонички не было контактов с мальчиками из других классов. Тогда бы это проверили.
– А ваш анонимно звонивший пан сообщил какие-нибудь фамилии? – Шацкий не пытался скрыть насмешки.
– Нет. Но добавил еще кое-какие сведения. Очень интересные и, по моему скромному мнению, нуждающиеся в проверке, – монотонно продолжал Навроцкий. – Он сказал, что ее убили не насильники. Что после случившегося она пришла к отцу, а тот убил ее и закопал на детской площадке. Дескать, не мог вынести стыда. Не хотел, чтобы люди узнали.
Теодор Шацкий почувствовал, как у него холодеет кожа на спине и плечах.
– Пан прокурор, вы помните, кем был отец Бонички? – спросил Навроцкий.
– Дворником в школе, – ответил прокурор.
– Верно. Не могли бы вы разыскать это дело в вашем шкафу?
– Конечно. Прошу только прислать мне телефонограмму нашего разговора. Попробуйте найти всех учащихся из параллельных и предыдущих классов и, соответственно, их прижать, а я потом допрошу отца.
– Я и сам могу его допросить, пан прокурор, – предложил Навроцкий.
Шацкий заколебался. Накопилось много дел, которые он вел, еще куча бумажной работы, но ему не хотелось уступать Навроцкому.
– Посмотрим, – он попытался оттянуть решение. – Сначала проверим теорию об изнасиловании. И еще одно, пан комиссар, – он понизил голос, хотя с той стороны не доносилось и шороха. – У меня такое впечатление, что вы не все мне сказали.
Тишина.
– Вы же легко и быстро вычисляете всех звонящих по 997. Вам наверняка известно, кто звонил.
– А вы можете мне пообещать, что это не повлияет на ваше решение?
– Обещаю.
– Ну, так мы нашли этого человека. Оказалось, он из Лодзи, я даже съездил туда, чтобы с ним поговорить. – Навроцкий замолк, и Шацкий собирался продолжить: «Ну и…» – но удержался.
– Оказалось, что это очень милый старичок. Ясновидец. Он прочитал где-то в газете об этом деле, и ему явилось во сне, как все происходило. Он посомневался, но, в конце концов, все же нам позвонил. Я знаю, что вы подумали, но признайтесь, что все одно к одному.
Шацкий неохотно поддакнул. Он верил своей интуиции, а звонящим анонимно в полицию старичкам-ясновидцам – нет. Впрочем, в данном случае видения пенсионера перекрывались с одной теорией прокурора. Ему всегда казалось, что ту девушку неслучайно закопали на территории садика рядом со школой, в которой работал ее отец. Только у него никогда не было и намека на крючок, за который можно бы было потянуть. Кроме того, он боялся, что его теория окажется правдой.
Навроцкий положил трубку, а он записал: «Боничка – дело, отец, подождать И. Н.». Теперь ему пора заняться написанием обвинительного акта по делу Нидзецкой, но он не чувствовал вдохновения. Еще нужно написать проект решения о закрытии дел по двум следствиям, но ему не хотелось. Следовало также перенумеровать дела по следствию об одном разбойном нападении, но делать это не хотелось еще больше – дела хранились в четырех томах. Безнадежная бумажная работа. Ну и надо позвонить Гжельке, однако не хватало решимости.
