– Мы не можем так целоваться до бесконечности, – сказала она, и он знал, что это была не просто констатация факта, но и предложение. Она все сделала, от него требовалось лишь подтверждение. А он взял и струсил. Его трясло от страха.
– Но мы не можем и двинуться дальше, – выдавил он наконец. Она улыбнулась, поцеловала его еще раз и вышла. Помахала со ступеней лестничной площадки. Потом он увидел, как на третьем этаже зажегся свет. Он просидел в автомобиле еще час, борясь с собой. Потом уехал. Он мчался по Пулавской назад к Веронике, утешаясь тем, что поступил, как надо. Однако по существу знал, что его удержала не верность – как ее ни понимай – и не любовь – как ее ни оценивай. Его удержал страх. Унизительное воспоминание нервной дрожи долго сопровождало его после того, как он с облегчением лег рядом с женой и вжался в знакомую кривизну ее тела.
Это было когда-то. А что теперь? Ему тридцать пять лет, вот-вот исполнится тридцать шесть. Как долго еще ждать, чтобы убедиться, как это бывает, когда каждый квадратный сантиметр чьего-то тела становится сюрпризом? Теперь или никогда, подумал он.
Он набрал номер.
– День добрый, это Шацкий.
– Ох, привет… то есть, день добрый, пан прокурор.
Он набрал воздуха в легкие.
– Зови меня просто Тео.
– Моника. Жаль, что ты не предложил этого вчера, можно было бы поцеловаться по этому случаю.
Знакомая дрожь вернулась. Он был рад, что разговор шел по телефону.
– Я надеюсь, мы это наверстаем, – раздался чужой голос, который, по мнению Щацкого, не был его собственным.
– Гм, совершенно, как я, – сказала она. – А когда?
Он лихорадочно думал. Господи боже, нужен какой-нибудь предлог, иначе его намерения станут очевидными.
– Может, в пятницу? – предложил он. – Я принесу тебе обвинительный акт, – эта фраза была настолько глупой, что если бы стыд имел температуру, Шацкий, наверное, воспламенился бы. – Какие еще идеи, Теодор? – спросил он себя. – Свидание в морге?
– Конечно, обвинительный акт, – теперь он мог не сомневаться, что она о нем думает. – В восемнадцать в «Шпильке»? Это недалеко от твоей конторы. – Слово «контора» она произнесла так, как если бы он был мелким чиновником в провинциальном почтовом отделении.
– Прекрасная идея, – сказал он, думая, что нужно позвонить в банк и узнать состояние счета. Читает ли Вероника распечатки? Он не помнил.
– Ну, до встречи в пятницу, – бросила она.
– Па! – ответил он, сразу придя к убеждению, что из всех глупостей этого разговора заключительное «па!» заслуживало золотой медали.
Он положил трубку и снял пиджак. Его трясло, и он потел, как швед на отдыхе в Тунисе. Выпил залпом два стакана минералки и подумал, что, слава богу, написал заранее несчастный план следствия, потому что теперь, несомненно, не смог бы долго усидеть на месте. Он встал, намереваясь прогуляться в гастроном рядом с книжным магазином в Аллеях, чтобы купить колу, но вдруг зазвонил телефон. Он замер при мысли, что это может быть Моника, и снял трубку только после третьего гудка.
Кузнецов.
Полицейский рассказал ему о результатах допросов в «Польграфэксе», фирме Телята. Вернее, об их отсутствии. Приятный человек, спокойный, бесконфликтный, неплохо управляющий фирмой. Никто на него не жаловался, никто не говорил о нем плохо. Правда, у одного из руководителей вырвалось, что теперь, вероятно, удастся перевести фирму на новые рельсы, но это были типичные речи карьериста.
– А тебе нужно обязательно допросить секретаршу, – сказал Кузнецов.
– Почему? У них был роман? – Шацкий был настроен скептически.
– Нет. У нее невероятная попа, я бы мог допрашивать ее ежедневно. Лучше всего в мундире, в комнате для допросов, во дворце Мостовских. Знаешь, там внизу…
– Олег, смилуйся, меня тошнит от твоих фантазий. Боюсь, ты скоро начнешь показывать мне снимки овчарок, скованных наручниками.
– Чего ты, – обиделся полицейский. – Вызовешь ее, поглядишь, напишешь какую-нибудь чушь в протоколе. Все займет минут пятнадцать, больше времени понадобится, чтобы сбегать за вибратором в секс-шоп.
– Отвяжись. Она что-нибудь сказала?
– Что Теляк не расставался с цифровым диктофоном, на который все записывал. Служебные встречи, идеи, заметки, разговоры, сроки. Одни надеются на свою память, некоторые записывают, другие делают заметки в мобильнике. Он диктовал. Я позвонил его жене, и та утверждает, что в доме диктофона нет.
– Значит, все-таки что-то пропало, – констатировал Шацкий.
– Похоже на то. Странно, что именно это.
– Так, это немного разрушает удобную теорию о перепуганном взломщике, разве нет? Оставить бумажник, полный кредитных карт, и забрать диктофон – довольно странно.
– Ты думаешь, нам следует провести обыски во всех квартирах? – поинтересовался Кузнецов.
– Понятия не имею. Как раз об этом думаю, – ответил Шацкий, массируя большим пальцем основание носа. Ему была нужна кола. – Нет, пока нет. Подождем до понедельника. Мне надо кое-что проверить.
Кузнецов не настаивал, но Шацкий знал, что тот другого мнения. И, кто знает, вероятно, прав. Он не хотел решаться на налет по всем квартирам всех подозреваемых. Чувствовал, что это неправильно.
В конце концов он отказался от колы и следующие три часа искал эксперта по терапии расстановок. При случае убедился, что Цезарий Рудский фигурировал в общем списке экспертов. Его в первую очередь и рекомендовали. Только после нескольких звонков знакомым из института на аллее Собеского ему назвали другую фамилию.
– Тип довольно странный, но если с ним поладить, очень интересный, – сказал знакомый психиатр. Несмотря на давление Шацкого, он не захотел объяснить, в чем заключается странность, повторял лишь, что Шацкий должен сам в этом убедиться.
– Мне хотелось бы только увидеть протокол этой встречи, – сказал он в конце разговора и разразился диким хохотом.
Врач, исцелися сам, подумал Шацкий. Как всегда, когда он имел дело с психологами и психиатрами.
Терапевта звали Иеремиаш Врубель. Шацкий позвонил ему, коротко представил дело и договорился о встрече на пятницу.
Хотя разговор был кратким, у него не сложилось впечатления, что он имеет дело с очередным психом.
7
В кабинете царил стиль семидесятых годов, но ему это не мешало, совсем наоборот. Иногда он даже выискивал на «Аллегро» какой-нибудь гаджет той эпохи, новый экспонат для своего музея. Недавно купил Большую всеобщую энциклопедию PWN
[57] шестидесятых годов – тринадцать томов – и примерялся к оригинальному советскому изданию «Истории Второй мировой войны», двенадцать томов. Такие издания хорошо смотрелись в застекленной библиотеке.
