– Двадцать третье мая 2005 года, десять часов. Встреча представителей фирмы «Польграфэкс» с оптовым магазином типографских красок «Каннэкс». Со стороны «Польграфэкса» присутствовали: Хенрик Теляк…
Запись длилась час, в ней было полно непонятных терминов типа CMYK, пантон, заливка, нокаут шрифтов и т. д. Шацкий боялся – несмотря на уговоры Кузнецова – ускорить перемотку, чтобы ничего не пропустить. Полицейский демонстративно зевал и рисовал в тетради абстрактные картинки и голых женщин. И то и другое неумело. Однако, когда прозвучало, что следующей будет запись собрания фирмы на тему маркетинга и продаж, Шацкий смягчился и ускорил прослушивание, проверяя каждые три минуты, что там делается. Он знал, что после ему придется снова прослушать запись целиком. Может, он наткнется на денежные споры либо случайно узнает о сложностях в работе. Такой мотив нельзя исключить.
Однако во время ускоренного прослушивания этой и нескольких следующих записей он не обнаружил ничего такого, что могло бы заинтересовать. Почувствовал сонливость при одной мысли о том, что придется еще раз все повторять. Потребовал кофе. Олег охотно удрал из комнаты и вернулся через несколько минут с двумя пластиковыми чашками бурды цвета воды в Висле.
– Экспресс сломался, – пояснил он, ставя перед Шацким одну из чашек.
Счетчик показал, что осталось три записи. Шацкий уже смирился с мыслью, что в них тоже ничего не будет и магнитофон окажется такой же обманкой, как все в этом следствии.
Они нажал кнопку «play».
– Суббота, четвертое июня 2005 года, одиннадцать часов. Терапия перестановок с участием…
– Простите пожалуйста, что вы делаете? – Шацкий узнал голос Рудского, но на этот раз он был не спокойным и целебным, а полным претензий и агрессивным.
– Записываю на диктофон, – ответил Теляк, явно удивленный атакой.
– Прошу его немедленно выключить, – твердо сказал Рудский.
– Почему? Вы ведь записываете наши встречи, почему мне нельзя?
– Исключено. Вы тут не один, ваша запись была бы нарушением авторских прав остальных пациентов. Вся терапия записывается на видео, и единственная кассета останется у меня. Повторяю: прошу немедленно убрать диктофон.
В этот момент, вероятно, Теляку пришлось выключить диктофон.
Кузнецов поглядел на Шацкого.
– Что-то нервничает наш лекарек, – сказал он.
Действительно, Шацкий был удивлен. Также и тем, что никто из участников терапии не обмолвился об этом и словом.
Еще две записи. Он нажал кнопку «play».
Тишина, только тихий шелест, как если бы диктофон включился случайно в кармане. Потом испуганный голос Теляка:
– Суббота, четвертое июня 2005 года, время… кажется, двадцать три часа, не уверен. Я уже ни в чем не уверен. Нужно проверить, не сон ли это, не бред, не схожу ли я с ума. Возможно ли, чтобы я свихнулся? Что это – конец? Рак? А может, я просто переутомился? Я должен это записать, ведь этого не может быть… Но если я сплю, и мне снится, что я записываю, а потом мне будет сниться, что я слушаю, то. Несмотря на это.
Раздался стук, будто Теляк положил диктофон на пол. Потом зашаркало. Шацкий подкрутил громкость. Доносился шелест и быстрое дыхание Теляка, а также странное чавканье, будто он непрерывно облизывал губы. Потом – ничего. Может, у него действительно были глюки, подумал Шацкий, которые появились после терапии, и он пытался записывать галлюцинации. Внезапно прокурор замер, мышцы шеи болезненно напряглись. Из микродинамика донесся тихий девичий голос:
– Папочка, папочка.
Шацкий нажал паузу.
– Это только мне так отхуярилось, или ты тоже слышал? – спросил Кузнецов.
Прокурор взглянул на него и снова нажал кнопку «play».
– Да? – прохрипел Теляк.
– Папочка, папочка.
– Это ты, принцесса? – голос звучал так, будто Теляк был уже мертв. Шацкому показалось, что он слышит разговор двух духов.
– Папочка, папочка.
– Что, дорогая? Что случилось?
– Я тоскую по тебе.
– Я по тебе тоже, принцесса моя.
Долгая тишина. Слышен только шелест и чавканье Теляка.
– Мне пора.
Теляк заплакал.
– Подожди, поговори со мной. Тебя так давно не было.
– Мне уже пора, папочка, на самом деле.
Голос девочки звучал все слабее.
– Ты еще придешь ко мне? – зарыдал Теляк.
– Не знаю, нет, наверное, нет, – ответил голос. – Может, ты когда-нибудь придешь ко мне. Когда-нибудь… Па, па, папочка. – Последние слова были еле слышны.
Конец файла.
– Есть еще одна запись, – сказал Шацкий.
– Может, сделаем небольшой перерыв, – предложил Кузнецов. – Я притащу бутылку водки или мешок успокоительных средств. Ага, еще блюдечко, свечку и таблицу с буквами, чтобы мы могли вызвать дочку Теляка в свидетели. Представь себе судью, который получил такой протокол! Родилась, проживала, умерла, даю следующие показания.
– Ты думаешь, это Ярчик или Квятковская?
– Черт его знает, голос не похож. – Кузнецов влил в себя остатки кофе и выбросил чашку в корзину, но не попал. Коричневые капли забрызгали стену.
– Голос еле слышен. Пошли кого-нибудь к обеим с какими-нибудь глупыми вопросами, пусть сделают запись, и отправим ее на сравнительный анализ. У ваших мальчиков из КЛ есть новые игрушки для фонографии, они охотно это сделают.
– Я послал бы также кого-нибудь к Теляковой, – сказал Кузнецов.
– Неужели ты думаешь…
– Я ничего не думаю, просто я Великий Русский, все по очереди проверяю и исключаю.
Шацкий кивнул. Кузнецов был прав. Трудно представить себе Телякову, идущую ночью по Варшаве, чтобы спрятаться под дверями своего мужа и притворяться умершей дочерью. Но ежедневно он сталкивался с такими фактами, которых за час до этого не мог себе даже представить.
Он нажал кнопку «play» в последний раз.
– Воскресенье, пятое июня 2005 года, время… пять минут после полуночи. – Голос Теляка был голосом человека, крайне усталого и обессиленного. Должно быть, он находился в другом месте, вероятно, в часовне. – Я записываю для своей жены Ядвиги. Прости, что обращаюсь к тебе подобным образом, правильнее было бы написать письмо, но ты ведь знаешь, как я ненавижу писанину. Конечно, теперь я мог бы сделать исключение, вероятно, даже обязан, но я думаю, что это не имеет значения. То есть может иметь значение для тебя, мне всегда было трудно разобраться, что для тебя важно, а что нет.
Теляк внезапно остановился, вздохнул и после паузы продолжил:
– Однако к делу. Я решил покончить с собой.
Шацкий и Кузнецов одновременно взглянули друг на друга, подняв брови в идентичном жесте изумления.
