Боничка опять замолчал. Надолго. Ничто не указывало на то, чтобы он хотел вернуться к теме, которая их интересовала.
– И тогда в школе вы подумали… – мягко напомнил ему Навроцкий.
– Я подумал, что не хочу, чтобы с дочкой было так же, как с женой. Пустая. Подумал, что иногда смерть – лучшее решение. Что я на ее месте тоже не захотел бы здесь оставаться. – Боничка взглянул на свои ладони. – Но я бы не смог ее убить. Я прикрепил шнур и вышел. Решил, что вернусь через десять минут, и если она до той поры не решится, буду вместе с ней притворяться, что ничего не случилось. Что я не догадываюсь, почему она не хочет носить туфли на высоком каблуке, хотя она была очень маленького роста.
Кассета закончилась, и магнитофон остановился с громким щелчком. Навроцкий перевернул кассету на другую сторону и нажал красную кнопку записи.
– Когда я вернулся, она была мертва. Перед этим она сняла туфли и поставила их ровненько под стенку, рядом с моими ботинками. Одна стояла прямо, а та, что без каблука, свалилась набок. Я оставил их на память.
– А Сильвия?
– Я знал, что в детском саду заканчивается ремонт магистрального водопровода, на следующий день должны были засыпать. Я отнес ее туда, нагреб немного песка. Никто не обратил внимания. Я часто приходил и зажигал там свечу.
У Шацкого не укладывалось в голове.
– А почему вы не похоронили дочь на кладбище? – задал он первый за весь вечер вопрос.
– Из-за жены, – отвечал Боничка. – Если бы дочь нашли повешенную у меня, началось бы следствие, допросы, перетряска, рассказы об изнасиловании, статьи в газетах. Меня бы точно посадили. Жена бы этого не пережила.
– Но ее ребенок был бы жив. Разве это не лучше?
– Смерть – чистое решение. Гораздо лучшее, чем жизнь. Так, по крайней мере, мне кажется. – Боничка пожал плечами.
– Вы меня арестуете? – спросил он через минуту.
Навроцкий взглянул на Шацкого. Мужчины вышли и стали совещаться в коридоре. Оба согласились, что нужно записать рассказ ясновидца и дать его подписать Боничке как собственное показание. На этом основании начать дело об изнасиловании и арестовать подозреваемых. И сделать это, по возможности, втайне, чтобы дело не попало в газеты.
– А что с Боничкой? – спросил полицейский прокурора.
– Дам ему надзор и обвиню в осквернении трупа.
Должно быть, в коридоре скопилось много пыли, поскольку Навроцкий начал чихать как бешеный. Когда он успокоился и вытер нос, поглядел на Шацкого слезящимися глазами.
– Отпустите его, пан прокурор, – сказал он. – Он ни в чем не виноват. Сам жертва, как его жена и дочь. Вы только ухудшите дело.
Теодор Шацкий поправил узел на галстуке. Ему было стыдно за то, что он собирался сказать, но ничего другого не оставалось. Такая работа.
– Вы хорошо знаете, пан комиссар, что любое дело складывается из людских трагедий, несправедливости, бесчисленных нюансов, оттенков и сомнений. Именно поэтому государство платит деньги таким гадам, как я. Я знаю, что вы правы, но меня интересует лишь то, что нарушен один из параграфов Уголовного кодекса. Мне очень жаль.
3
Когда он вернулся домой, Хелька, к счастью, уже спала. Он поцеловал ее в лобик и отодвинул от края кровати. Вроде та и невысокая, но он боялся, вдруг упадет. Она что-то шепнула во сне и крепче прижала к себе плюшевого муравьеда. Длинная губа зверька скривилась от неожиданной нежности. Шацкий опустился на колени у кровати и глядел на дочку. Та дышала открытым ртом, лоб у нее слегка вспотел, от маленького тельца, приятно пахнущего свежим хлебом, било теплом.
Человек перестает быть ребенком, когда начинает дурно пахнуть, подумал Шацкий. Когда у него начинает пахнуть изо рта, у постели появляется кислый запах, а у носков – сладкий. Когда нужно каждый день менять рубашку, а через день – пижаму. У Вероники была привычка спать целую неделю в одной рубашке. Он не терпел этого, но стыдился ей об этом говорить. Как старался не замечать ее блузок, пожелтевших под мышками. Что ей сказать? Что пора купить новые? Так ведь она скажет, чтобы дал денег. Впрочем, он сам носит пожелтевшее белье под своими выглаженными в стрелку брюками. Разве это может ей понравиться? И понравится ли Монике? Или любой другой женщине? Бессмысленно. Он знал, что такие рассуждения – ловушка, но все чаще задумывался над тем, что какие-нибудь двести тысяч решили бы все его проблемы. Заплатил бы долги, взял годичный отпуск, отдохнул, поездил бы со своими девочками по свету. И хватило бы на то, чтобы угощать Монику кофе без чувства вины за то, что он транжирит деньги, отложенные на самые необходимые домашние нужды.
Шацкий был рад, что Хелька спала. Она могла бы заметить в его глазах тень только что услышанной истории. Неужели все, с чем он сталкивается на работе, остается в нем? И все эти убийства и изнасилования кружатся вокруг наподобие пчелиного роя, кусая каждого, к кому он приблизится? Этого он боялся. Боялся стать носителем ненависти, которая распространяет бациллы агрессии, заражая жену и дочь тем, хуже чего не бывает на свете. Сейчас это незаметно, но болезнь рано или поздно проявится.
Эта мысль была невыносима, и он поскорее отошел от кроватки дочери. Стоял под душем, когда Вероника вошла в ванную. На ней были одни трусики, но у него глаза слипались, несмотря на льющийся сверху поток холодной воды. Не было сил даже думать о сексе.
– А ты что тут тушуешься? Встречался с кем-нибудь? – спросила она, чистя зубы. Она делала это очень энергично, так, что груди смешно подскакивали. Но и это его не брало.
– У меня была встреча в городе с экспертом по сексологии. Я не думал, что человека можно так растянуть. С нынешнего дня лозунг «сменим позицию» будет для меня связан с художественной гимнастикой. Ты захотела бы прыгнуть через коня?
– Идиот. Вымойся и приходи ко мне.
Они любились под одеялом лениво, тихо и с удовольствием, уверенным спокойствием влюбленных, которые через четырнадцать лет прекрасно знают, каких мест и как нужно касаться. Как всегда, все было супер. С ударением на «как всегда», подумал Шацкий, когда они лежали рядом.
Электронные часы показывали 23:45:34. Секундные циферки ритмично менялись. Они его бесили, но он не мог оторвать от них глаз. Какого дьявола они купили часы с секундами? У них что, центр управления полетами? Вдобавок они светятся как неон, даже на стенке видно красноватое зарево. Нужно купить что-нибудь другое. Интересно, за сколько.
Вероника прижалась к нему.
– О чем ты думаешь? – Ему пахнуло в лицо запахом зубной пасты и кисловатой слюны.
– О тебе.
– А на самом деле?
– Что неплохо бы выиграть в лотерею.
– Так, может, «дадим счастью шанс»? – пробормотала она сквозь сон.
– Добро. Завтра суббота, куплю несколько билетов наудачу.
Она открыла один глаз.
