Он сел в машину, вставил ключ зажигания, но не повернул его. Снова возникло чувство, будто что-то упущено. На долю секунды там, в часовне, ему показалось, что он заметил нечто важное. Почувствовал какое-то неопределенное, мягкое щекотание в затылке. В какой момент это произошло? Под конец, сразу после выноса тела. Он стоял, поглощенный наблюдающим за ним мужчиной… который производил такое впечатление, будто борется с желанием улыбнуться. Ему явно около семидесяти, однако Шацкий хотел бы так же выглядеть в его возрасте – похожим на брата Роберта Редфорда – и позволить себе носить такие же костюмы. Он искоса глядел на мужчину, люди поднимались со скамеек и медленно шли посредине – скажем так, нефа. И вот тогда он что-то увидел. Нечто важное.
Шацкий закрыл глаза и положил голову на руль, пытаясь представить себе этот момент. Холодный зал, безразличная ему серьезная музыка, люди, бредущие нога за ногу. Рудский рядом с Ярчик, за ними Квятковская и Каим. И это странное чувство, наподобие deja vu, внезапная разрядка в нейронах. Отчего?
Ничего. Ни малейшего понятия.
Он покинул паркинг, размерами напоминавший площадь перед супермаркетом, свернул на Вуйчицкого и сразу остановился у Млоцинского лесочка. Сменил похоронный костюм на джинсы и льняную рубашку, набрызгал минеральной воды на ладонь и немного пригладил волосы. Попытался улыбнуться шельмовской улыбкой, глядя в боковое зеркальце. Трагедия. Похож на немца, притворяющегося, что его смешит польский юмор. Минуту подумав, он убрал креслице Хельки с заднего сиденья в багажник, собрал с пола крошки, трубочку от сока в картонной упаковке и обертку от батончика «Милки Вэй». Все это с мыслью, что, возможно, придется отвезти ее домой.
На этот раз он пришел первым. Уселся в «Шпильке» на антресолях, за столиком у стены. Лучшими считались места на маленьких топчанчиках вдоль окон, через которые можно было наблюдать за жизнью на площади Трех Крестов, но он боялся, что Моника сядет на топчанчик рядом с ним, и тогда он не будет знать, как себя вести. И вдруг вспомнил, что Вероника собиралась идти с Хелей в Уяздовский парк. Не хотелось бы, чтобы они его тут увидели.
Моника пришла минуту спустя. На ней были маленькие сережки с янтарем, черный топ в обтяжку с бретельками и длинная цветастая юбка. Сандалии на каблуке с ремешками, хитроумно оплетающими лодыжки. Она остановилась в дверях кафе, сняла темные очки и оглядела помещение, щурясь. Заметив его на антресолях, улыбнулась и весело помахала. Она показалась ему приятной и свежей. Он автоматически ответил улыбкой, куда менее принужденной, чем та, которую тренировал перед зеркальцем заднего вида, и подумал, что уже несколько лет единственная женщина, которая так радуется, видя его, – это дочь. Больше никто.
Шацкий встал, когда Моника подошла к столику. Поздоровалась и чмокнула его в щеку.
– А теперь прошу объяснить высокому суду, – сказала она, нахмурив брови, – почему обвиняемый выбрал самый депрессивный столик в самом темном углу ярко освещенного солнцем, не считая угла, заведения? Гм?
Он рассмеялся.
– Это был внезапный порыв, я не понимал, что делаю. А когда пришел в себя, уже здесь сидел. Клянусь, это не моя вина. Полиция меня подставила.
Они сели на кушетку у окна с прекрасным видом на костел Святого Александра. По тротуару шли десяток парней в черных рубашках с надписью «Запрет педалей» и графикой, представляющей двух перечеркнутых человечков, занимающихся сексом сзади. Наверное, речь шла о гомосексуалистах. Внезапно они начали скандировать:
– Девушка и я – нормальная семья!
Шацкий подумал, что они сами похожи на банду педиков: группа мужчин в рубашках в обтяжку, возбуждающих друг друга дурацкими лозунгами. Но оставил мысль при себе.
Он соврал, что плотно позавтракал, боясь высокого счета. В конце концов, заказал гуральский бутерброд с овечьим сыром, а она – пельмени со шпинатом. Потом два кофе. Поговорили немного о работе и о том, почему с ней такая безнадега. Он угостил ее несколькими забавными историями о коллегах из прокуратуры. Потом заставил себя произнести комплимент. Похвалил ее обувь и сразу мысленно обругал себя, что это выглядит идиотским фетишизмом. Все из-за моего русака, который, в свою очередь, угощает меня эротическими фантазиями, придумал он объяснение.
– Тебе нравится? – спросила она, приподняв юбку и крутя стопой в разные стороны, так чтобы он мог рассмотреть сандалии. Он поддакнул и подумал, что у нее очень стройные ноги и что эта сцена безумно сексуальна.
– Жаль только, их нельзя сбросить одним движением, – вздохнула она. – Ремешки наверняка придумал какой-нибудь мужчина.
– Умный мужик. Знал, чем произвести впечатление.
– Благодарю. Я рада, что задуманный им эффект достигнут.
В кафе вошел Кшиштоф Ибиш
[77]. Взбежал на антресоль и нервно огляделся. Шацкий решил, что ему стыдно было бы узнать Ибиша – то ли дело Ежи Пильх
[78] или Тадеуш Мазовецкий
[79], и сделал вид, что не заметил шоумена. Он расспрашивал Монику о ее работе. Его не сильно интересовали рассказы о редакторе из Гожува, который под любым предлогом старался заглянуть ей за декольте, из-за чего ей приходилось по многу раз поправлять статьи, выслушивая одновременно тирады об оси текста. Просто Шацкий заметил, что ему приятно ее слушать. Он следил за тем, как она жестикулирует, поправляет волосы, облизывает губы, играет кофейной ложечкой. Казалось, ее губы были малозначительным элементом коммуникации – девушка будто говорила каждым мускулом. Ему вспомнилось правило: если мужчина смотрит на губы женщины, это значит, он хочет ее поцеловать, поэтому быстро перевел взгляд на глаза. И сразу подумал, что, верно, есть правила, касающиеся глаз. Смотреть нужно достаточно долго, чтобы проявить внимание, но не назойливо. Что за чепуха лезет в голову?
Внезапно она остановилась.
– Я тебе кое-что скажу, – она показала на него ложечкой для кофе-латте и достала остатки пены из высокого стакана. – Только не смейся. Или нет, я ведь тебя совсем не знаю. Впрочем, каким-то образом это тебя касается. Сама не знаю.
– Ты хочешь, чтобы я тебя допросил?
Он опять едва не сгорел со стыда, а она снова рассмеялась.
– Видишь ли, я хотела бы написать книгу… Роман.
– Это случается и в лучших семьях.
– Ха-ха. Это случается с каждым выпускником или почти выпускником полонистики. Но не в этом дело. Я хотела бы написать книгу о прокуроре.
– Детектив?
– Собственно, нет, бытовое. Только героем был бы прокурор. Это давно приходило мне в голову, но после нашей последней встречи я решила, что это на самом деле неплохая идея. Что скажешь?
