В тринадцать часов судебное разбирательство началось, и в зал ввели подсудимого, но отсутствовал адвокат, который «выскочил на минутку в канцелярию» и застрял в пробке, за что приносил сердечные извинения. Судья со стоическим спокойствием объявила перерыв до четырнадцати часов. Еле живой от бешенства Шацкий вложил деньги в покупку журнала «Newsweek», чтобы хоть чем-нибудь заняться. Перелистав еженедельник, он ощутил желание позвонить издателю и потребовать назад четыре с половиной злотых, потраченные на «Портрет современной польской проститутки» – эффектной, образованной, деятельной.
В четырнадцать он огласил, наконец, обвинительное заключение. Глиньский вины не признал. Больше ничего в процессе не случилось, поскольку время для варшавских судов было позднее, а защитник подсудимого изверг полтонны формальных причин, о которых Шацкий забыл сразу после их произнесения, но которых, однако, оказалось достаточно, чтобы отложить рассмотрение дела на полтора месяца. Он встал и вышел, не дожидаясь, пока Высокий суд покинет зал заседаний. С трудом сдержался, чтобы не хлопнуть дверями.
Обнаружив за дворником своего «Ситроена» квитанцию о штрафе за неоплаченную парковку, Шацкий лишь пожал плечами. Зажег третью сигарету и подумал, что ему стало искренне наплевать на свои принципы, что он – свободный человек и может курить, сколько пожелает.
Он не мог сосредоточиться на работе. Размышлял об убийстве Телята, но чаще – о Монике. С трудом удерживал себя от повторного звонка, просто чтобы услышать ее голос. Вошел в «Гугл», чтобы найти информацию о ней, но там были только ее тексты в «Репе» и старая страничка, где имя упоминалось в составе студенческого самоуправления на полонистике. Никаких снимков, к сожалению. Будет ли невежливо попросить ее прислать ему мейлом какой-нибудь свой снимок? Он почувствовал стыд от самой постановки вопроса, но удержаться не мог. Минутный стыд казался ему небольшой платой за фотографию Моники, особенно в платье, которое было на ней вчера. Он мог бы поместить этот снимок на рабочий стол компьютера: в конце концов, никто, кроме него, им не пользуется, а Вероника не заглядывает в прокуратуру.
Его видения были очень пластичными, и Шацкий начал задумываться о том, что если он сейчас отправится мастурбировать в туалет районной прокуратуры, не будет ли это означать, что пора обратиться к специалисту. Он колебался несколько секунд. Встал и надел пиджак, чтобы скрыть эрекцию.
И тогда она позвонила.
– Привет, ты чем занят?
– Думаю о тебе, – ответил он в соответствии с истиной.
– Врешь, но это мило. У вас там есть мейл, или бюджета на Интернет не хватает?
Он сообщил адрес своей почты и спросил, что она желает ему прислать.
– Страшный вирус, который обвинит вас всех в подрывной деятельности и сошлет на пятидневный семинар в Лодзи. Ежедневные обязательные занятия по восемь часов с Миллером, Яскерней и Калишем
[103], а в конце Пенчак
[104] исполнит танец на шесте. Посмотри. Не хочешь получить сюрприз?
У него вырвалось, что он не любит сюрпризы.
– Каждый любит, – легко сказала она – но я не поэтому звоню. Утром я разговаривала с Гжесем, и, представь себе, я по-прежнему ему нравлюсь. Он обещал тебе помочь. Минуту назад позвонил и сказал, что что-то нашел и готов с тобой встретиться. Я не хотела давать ему номер твоего мобильника, поэтому сообщаю его номер тебе. Можешь позвонить за счет передающего. То есть за мой.
Он начал благодарить, но она прервала его, сказав, что началось редакционное собрание, на котором ей нужно быть, и отключилась прежде, чем он успел пригласить ее на очередной кофе.
Шацкий быстро договорился с «Гжесем» и отправился в туалет.
2
«Гжеся» на самом деле звали Гжегож Подольский, и он был симпатичным, хотя и производил впечатление особы, которая биологически не в состоянии выйти из возраста созревания. Высокий, непропорционально худой, сгорбленный, с длинными руками и ногами, к тому же слегка прыщавый и гладко выбритый. Одежда редко встречаемой старомодности, как у героев гэдээровских молодежных фильмов семидесятых годов. Кроссовки, брюки из коричневого неизвестно-чего, зеленоватая рубашка с коротким рукавом, подтяжки. Шацкий не знал, что стилизация под «старую школу» обходилась Подольскому в большую часть его зарплаты архивиста.
– Вы знаете, чем был отдел «С»? – спросил его Подольский после обмена любезностями.
Он не знал.
– Это была нервная система эсбеции, можно сказать, нейроны, соединяющие каждого функционера, департамент и отдел. Информационная мегасеть. На официальных документах имелась надпись «Центральный архив МВД», но в фирме ее называли не иначе, как «С». Я издавна интересуюсь этим и должен сказать вам, что если бы у красных были тогда такие компьютеры, какие у нас сейчас, они могли бы разнести нас в пыль одним нажатием кнопки. Мало того, я думаю, что тогдашняя фишечная система регистрации и пополнения данных была гораздо лучше, чем знаменитая ультрасовременная система в ZUSе
[105].
Шацкий безразлично поджал плечами.
– Впечатляет, но давно известно, что бюрократия – характерная черта любого тоталитарного режима.
– Вот именно, – это явно была излюбленная тема Подольского. – Без бюрократии, системы учета информации и порядка в бумагах ни одна подобная система не устояла бы. Поэтому у немцев так хорошо все шло – у них был порядок, на все имелись квитанции. Но у каждой палки два конца. С одной стороны, благодаря бюрократии тоталитарная система может функционировать, с другой – она оставляет после себя множество бумаг для тех, кто будет с ней рассчитываться. В данном случае, для нас. Приведу пример…
Шацкий попытался прервать его деликатным движением руки, но Подольский не заметил жеста.
– Вы знаете историю Малешки? Наверное, каждый знает. Малешка был известным деятелем оппозиции, конечно, имел свой номер в списке интернированных
[106], как всякий, за кем следили, на кого был заведен акт оперативной разработки и т. д. Конечно, какой попало эсбек или милиционер не мог просто так заглянуть в бумаги TW
[107] «Збышка», то есть именно Малешки, все было «секретно» и «совершенно» секретно. Но вы только представьте, что в полностью открытых отчетах оперативного отдела есть отметка, сколько заплатили за доносы TW «Збышку», и там же есть тот самый номер Малешки. Бессмысленно? Ну что вы! Просто необходим порядок в бумагах. Один человек – один номер. Поэтому меня так бесит, когда любой сексот начинает плакать, что, мол, красные сфальсифицировали дело, чтобы его потопить. У всех функционеров была уйма работы по заполнению формуляров. Правду говоря, лишь тот, кто не имеет об этом понятия, может утверждать, что вечерами они фабриковали левые бумаги. Эсбеки были плохими, временами глупыми, но не недоразвитыми. Вы только представьте: любая особа, которой они заинтересовались – даже по пустяковому поводу, – сразу регистрировалась под очередным порядковым номером в КОИ, общеинформационной картотеке. Конечно, если не была зарегистрирована раньше, что, разумеется, следовало проверить с помощью специальных карт. А после регистрации всякий раз, когда с ней что-либо происходило, требовалось заполнить дополнительные карты, которые попадали уже в конкретные картотеки и папки.
