– А что, – спросил тот, мягко улыбаясь, – если тут нет свидетелей? Что, если вокруг только мои люди?
Как по команде, парочка иностранцев, клиент в льняной рубашке и два бизнесмена подняли головы и весело помахали Шацкому. Прокурор посмотрел в сторону бара. Официант помахал, как и все.
Он снял предохранитель и крепко прижал пистолет к груди прокурора. Знал, что на белой рубашке останется след и запах дыма. И хорошо, пусть запомнит.
– У вас еще есть вопросы? Вы не хотите снова сказать, что я блефую? Или определить, насколько я спятил?
– Нет, – ответил Шацкий.
– Великолепно, – сказал он, спрятал пистолет в кобуру и встал из-за столика. – Я не жду от вас деклараций. Знаю, что это было бы для вас унизительно. Но верю, что это наша последняя беседа.
Он вышел, дав знак мужчине в льняной рубашке заплатить по счету. Когда он шел к автомобилю, поднялся сильный ветер, и на задымленный город упали первые крупные капли, предвещающие ливень. Где-то близко ударила молния.
4
Он был мокрым от пота и дождя, когда стоял на коленях в туалете районной прокуратуры Варшава-Центр. Его тошнило. Он не мог сдержаться. Уже вернул кофе, канеллони и артишоки на гриле, и завтрак; из горла текла щиплющая желчь, а он все не мог избавиться от судорог. У него кружилась голова, мелькали темные пятнышки перед глазами. Наконец удалось набрать воздуха, спустить воду и сесть на полу туалета. Он оперся лбом о холодную глазурь и попытался дышать медленнее. Была отвратительная отрыжка, но на этот раз удалось остановить опустошение желудка. Он снял заблеванный галстук и бросил его в корзину у раковины. Еще несколько вдохов. Встал, потом на ватных ногах вернулся в кабинет и запер двери на ключ. Ему нужно подумать.
Поднял трубку, чтобы позвонить Олегу, но снова положил ее, не набрав номер. Во-первых, об этом нельзя никому рассказывать. Никому. Не было никакого разговора в итальянском ресторанчике, не было «Одесбы», никто никогда не вытирал конец дула о его рубашку, на которой все еще виден слабый коричневый след. Он придумает, как добраться до жопы этих сукиных сынов, когда-нибудь разнесет их в пыль, но сейчас никому ни слова. Каждый, кто вступал с ним в контакт, находится в опасности. С тем, кто хоть что-нибудь узнает, может произойти несчастный случай. Одно лишнее слово может означать, что его близкие будут находиться в опасности всякий раз, когда выйдут на переход по зеленому сигналу светофора. Вероника, Хелька, а также Моника. Вот именно, Моника! Нужно побыстрее завершить этот постыдный роман, чтобы лишить их орудия шантажа.
Он позвонил ей. Сказал, что хотел бы встретиться на минутку. При этом – самым официальным тоном. Она засмеялась, ответив, что чувствует себя, как обвиняемая в человекоубийстве. Он не поддержал шутку. Оказалось, что ее нет в городе, она сидит дома, пишет текст и никуда не двинется, пока не закончит.
– Могу заехать к тебе на кофе, – предложил он, сам себе не веря. Из всех возможных способов разрыва их знакомства этот – визит на кофе – был наихудшим.
Конечно, она была в восторге. А как иначе? Он спросил адрес и не мог удержаться от смеха, услышав название улицы.
– Над чем ты смеешься?
– Андерсена? Сразу видно, что ты не из Варшавы.
– А что?
– Ты ведь сказала, что живешь на Жолибоже.
– Ну, хорошо, если хочешь, пусть будет на Белянах.
– Белянах? Девушка, Андерсена – это провинция, блоковая Хомичувка.
– Административно она входит в гмину Беляны. И я должна тебе сказать, что ты не очень мил со мной.
– А если я привезу пончики к кофе?
– Может, и прощу. Я подумаю.
Уже было почти шесть. Он стоял в пробке на Банковой площади и слушал радио. Дворники работали вовсю, молнии попадали в самый центр города; казалось, что каждая вторая бьет в антенну «ситроена». На пассажирском сиденье лежал сверток с пирожными. Недавно его стошнило, а теперь казалось, что он мог бы съесть их все и закусить рулькой. Рядом со свертком лежал купленный по дороге мятный эликсир для полоскания рта, и он им воспользовался, становясь на паркинг, чтобы отбить вкус тошноты. Прополоскал рот еще раз, открыл дверцу и выплюнул жидкость на мокрый асфальт. Люди на остановке посмотрели на него с изумлением.
Шесть. Он усилил звук и переключился с «Антирадио» на «Зетку», чтобы послушать новости.
– Начнем с трагедии в Варшаве, – радостно сообщил диктор, а Шацкий подумал, что «Зетка» платит более низкие налоги, приглашая на работу умственно отсталых. – В центре города, в окружении высоких домов и деревьев, молния убила женщину, шедшую забирать из садика семилетнюю дочку. Наш репортер с Праги-Север сообщает…
Теодор Шацкий почувствовал, что перестает существовать. Он превратился в слух, отчаяние и надежду, что это не она. Съехал в «карман» для автобусов и выключил мотор.
– Грохот был ужасный. В жизни не слышал ничего подобного, – рассказывал взволнованный старик. – Мы стояли с женой у окна и глядели на молнии, оба это любим. Видели эту женщину, как она бежала, перепрыгивая от дерева к дереву, чтобы меньше промокнуть, хоть и так вся была мокрая.
Он представил себе эту сцену. Увидел Веронику в джинсах, японках, мокрой рубашке, прилипшей к телу, с потемневшими от воды волосами, каплями на очках.
– Внезапно блеснуло и загремело одновременно. Я подумал, что мне конец, весь двор затрясся, я был ослеплен, а она, кажется, и не вскрикнула. Когда ко мне вернулось зрение, я увидел, что она лежит.
Репортер: – Это был пан Владислав, житель улицы Шимановского. «Скорая» приехала мгновенно, но, увы, реанимация не спасла женщину. Ее дочь находится под опекой полицейских психологов. С варшавской Праги для радио «Зет» – Марек Карташевский.
Диктор: – К этому мы еще вернемся в нашем выпуске новостей в девятнадцать часов, гостем радио «Зет» будет профессор варшавской Политехники, специалист по атмосферным разрядам. Спикер сейма Влодзимеж Цимошевич заявил сегодня на пресс-конференции…
Шацкий не слушал. В пятый раз он набирал номер Вероники, и в пятый раз подключалась почта. В полубессознательном состоянии он соединился со справочным, узнал номер садика Хельки на Шимановского и позвонил. Занято. Он набирал по очереди оба номера. Первый не отвечал, другой был занят. Он уже собирался звонить Олегу, когда услышал сигнал ожидания. Не понял, какой номер.
– Детский сад, слушаю.
– Добрый день, Теодор Шацкий, моя дочь ходит к вам в IV группу. Я хотел бы узнать, забрала ли ее моя жена.
Он был уверен, что женщина скажет: «Как, вы ничего не знаете?» Уже почти слышал эти слова, и ему хотелось положить трубку, чтобы отсрочить момент, когда станет ясно, что жена лежит мертвой на асфальте пражского двора, он стал вдовцом, а его любимейшая в мире дочь – сироткой.
Представил себе, как он живет один с Хелей и возвращается в пустую квартиру. Неужели чем-то подобным продолжал угрожать таинственный эсбек? Захотела бы Моника с ним теперь встречаться? Полюбила бы ее Хеля? Он был в бешенстве на самого себя за идиотские мысли.
