В конце концов, я приготовил расстановку. Долго писал сценарий, разные варианты, в зависимости от возможного поведения Теляка. Я десятки раз анализировал сеанс, который привел к самоубийству пациентку Хеллингера из Лейпцига, искал наиболее сильные эмоции и слова, которые их вызывают. Я должен был заниматься всем этим всухую, ведь практическая проверка на людях была бы невозможным делом и жестокостью. Мы с Басей пришли к выводу, что этому трусу легче проглотить порошки – вряд ли он решит повеситься или перерезать себе вены. Поэтому в случае прекращения терапии мы в наихудший для него момент подсунули бы таблетки, чертовски сильные.
– Мы шли по коридору, – внезапно вмешалась Ярчик, не считаясь с укоризненным взглядом мужа. – Я еле живая, он с серым лицом, сгорбленный и удрученный, голова упала на грудь. Мне стало жаль его на минуту, захотелось отказаться, сказать ему, чтобы он держался. Но я вспомнила Камиля, своего первородного сына, собралась и сказала, что мне жаль его из-за детей, и что на его месте я предпочла бы умереть, чем с этим жить. Он признался, что тоже об этом думает. О том, как все осуществить. Я ответила, что предпочла бы таблетки. В моем случае это было бы просто, я и так пользуюсь сильным успокаивающим, достаточно принять их побольше. Сказала, что это прекрасная смерть: заснуть спокойно и уже не проснуться. Он взял у меня пузырек.
Ярчик замолчала и испуганно взглянула на мужа, который прошелся ладонью по своим седым волосам – Шацкий подумал, что сам использует аналогичный жест, когда устает, – и продолжил рассказывать о своем плане изощренного убийства.
– Я бы не стал об этом говорить, если б не чертов диктофон и его мания все записывать, но раз так вышло, обязан. Идея с Ханей, изображающей умершую дочь Телям, была несколько театральной, – Квятковская посмотрела на отца взглядом, не оставлявшим сомнения, что «несколько» не то слово, – однако я решил, что это станет последней каплей. Теляк побежит в ванную, примет лекарство, и конец. Месть свершится.
Теодор Шацкий слушал с притворным спокойствием. Он достаточно владел собой, чтобы не показать отвращения. Но снова почувствовал, что его тошнит. Неприязнь к Рудскому он ощущал почти физически. Трусливый старик, думал он. Хотел отомстить Теляку, мог бы его пристукнуть, закопать тело в расчете, что удастся все скрыть. Обычно удается. А он нет, втянул в это жену и дочь, уподобляясь Теляку, втянул и Каима. Зачем? Чтобы размыть ответственность? Переложить ее на других? Черт его знает.
– Можете себя поздравить, – с сарказмом произнес он. – Хенрик Теляк записал на диктофон прощальное письмо для жены, где говорит, что собирается покончить с собой из-за Бартека, затем вернулся к себе и принял лекарство. Весь пузырек. Ему почти удалось.
Цезарий Рудский, казалось, был изумлен.
– Как это? Не понимаю… Но тогда почему…
– Потому что сразу передумал, и его стошнило. Он собрал вещи и вышел из комнаты. Может, струсил или просто отложил дело на несколько часов, чтобы попрощаться с семьей. Мы никогда этого не узнаем. Впрочем, неважно. Важно, что Хенрик Теляк около часа ночи заканчивает собирать чемодан, надевает плащ и тихо выходит. Пересекает коридор, входит в этот зал, где несколько часов назад проходила его терапия, и. – Тут прокурор сделал приглашающий жест Рудскому. У него разыгралась желчь. Перед глазами снова возникло пятно в форме гоночного автомобиля.
Терапевт угас. Пиджак, гордо облегавший торс, стал вдруг слишком большим, волосы потеряли блеск, а взгляд утратил гордость и убежал в сторону.
– Я расскажу, что было дальше, – сказал он тихо, – если вы вначале ответите на пару моих вопросов. Я хочу знать, как вы догадались.
– Пожалуйста, не смешите меня, – взорвался Теодор Шацкий. – Это следственный эксперимент, а не детективный роман. Я не могу всем подробно рассказывать о ходе следствия. Хотя бы потому, что это кропотливое добывание сотни подробностей, a не один быстрый эксперимент.
– Вы говорите неправду, пан прокурор, – терапевт осторожно улыбнулся. – А я не прошу, только ставлю условие. Вы хотите узнать, что было дальше? Ну так, пожалуйста, ответьте на мой вопрос. Или я буду повторять, что все забыл.
Шацкий колебался, но только минуту. Он знал, что если врач уйдет в несознанку, его вину в суде будет не доказать. Возникнут проблемы даже с юридической квалификацией изощренной мести.
– Четыре элемента, – сказал он наконец. – Четыре элемента, которые мне следовало объединить гораздо раньше. Любопытно, что два из них случайны и могли появиться в любое время. Первый – терапия расстановок, которая для вас стала обоюдоострым оружием. Вы могли управлять всеми, но не Теляком.
– С кем вы консультировались? – вмешался Рудский.
– С Иеремиашем Врубелем.
– Это хороший специалист, хотя я не пригласил бы его на лекцию в духовную семинарию.
Шацкий сдержал улыбку.
– Во время терапии Теляк упорно в кого-то всматривался. В кого? Я не имел понятия. Руководствовался принципом, что более ранние партнеры, если им не позволено уйти, представляются их детьми. А также тем, что ребенок из очередного супружеского союза символизирует утраченного партнера. Я был уверен, что у Хенрика Теляка прежде была любовница, которую он потерял при драматических обстоятельствах.
Я подозревал, что он мог чувствовать вину за ее смерть. Вместе с доктором Врубелем мы установили, что это наиболее правдоподобно. И что Кася, пусть и бессознательно, так сильно идентифицировала себя с его утраченной любовью, что пошла за нее на смерть. А Бартек стремился к тому же, чтобы снять с отца вину и исполнить его мечту соединиться с любимой. Однако кропотливые розыски полиции, исследовавшие прошлое Хенрита Телята, не дали результата. Не было следов ни любовницы, ни великой любви. Похоже на то, что единственной женщиной в жизни Хенрита Телята являлась пани, – он показал рукой на вдову. – Мы зашли бы в тупик, если бы не бумажник Хенрита Телята. Оставить его с вашей стороны было большой ошибкой. И это – второй элемент. Самым интересным в нем оказались купоны лотереи, на которых повторялась одна и та же комбинация чисел. Она ни о чем мне не говорила, пока не выяснились дата и час смерти Каси Теляк. Тогда я понял, что цифры на купоне означают 17 сентября 1978 либо 17 сентября 1987 года, а время – 22 часа. В тот самый день, в ту самую пору, в двадцать пятую либо шестнадцатую годовщину, девушка совершила самоубийство. Я начал просматривать газеты и среди прочего нашел информацию об убийстве Камиля Сосновского. Теоретически эти дела ничем не связаны, но в определенный момент я задумался, а не мог ли недостающим звеном быть мужчина? Значит ли это, что Хенрик Теляк был геем? Может, я все время сосредоточивал внимание не на той половине супружеской пары Теляков? А если недостающим звеном в расстановке являлся умерший любовник пани Ядвиги – соперник Телята? Его смерть стала для Теляка одним из счастливейших моментов в жизни. До такой степени, что можно ставить на эту дату в лотерее.
На данном этапе мне казалось, что в этом есть некий странный смысл, а терапия действительно обладает укрепляющей силой. Хеллингер утверждает, что особа, желающая сохранить верность умершему партнеру, идет вслед за ним – в смерть и болезнь. Оно бы и сходилось, только в этом случае пани Ядвигу выручила дочь. Кроме того, азбукой расстановок является принцип, что если женщина прежде очень любила какого-то мужчину, часто видит его в своем сыне. Это, в свою очередь, объясняло болезнь Бартека. Ведь у вашего сына тоже было больное сердце, я прав?
