Рудский кивнул.
– Сам не знаю, – продолжал Шацкий, – как такое возможно, но я поверил в фантастическую гипотезу: Хенрик Теляк каким-то образом – может, непосредственным – был замешан в убийстве любовника жены, совершенном в конце восьмидесятых годов. Во время терапии он узнает, что это его преступление довело до самоубийства дочь и связано со смертельной болезнью сына. Каким-то необъяснимым образом, благодаря «ведущему полю», это чувствует и его жена. Эмоции пани Ядвиги, среди них – ненависть и желание отомстить, настолько сильны, что их воспринимает даже ее исполнительница в терапии, пани Барбара Ярчик, и совершает убийство. Удивительно, что у меня не было ни одной улики, связывающей Телята с Сосновским, а пани Теляк – с жертвой из прошлого. Полиция оказалась не в состоянии локализовать его семью, следственное дело Сосновского исчезло – дно! Кроме того, что-то еще постоянно не давало мне покоя, все эти мелкие подробности. Ошибки, сделанные вами в расстановке, таблетки, диктофонная запись. Слишком много совпадений. И тут появился третий элемент – моя дочь.
Кузнецов посмотрел на него с беспокойством. Притворившиь, что не замечает этого, Шацкий продолжил.
– Конечно, это не связано с расследованием, просто она очень похожа на меня и совершенно не похожа на мать – выглядит рядом с ней, как приемная. Удивительно, как часто дети не похожи на своих родителей. Я об этом думал как-то, размышлял и о том, насколько ваш сын, – он снова показал на Ядвигу, – отличается от вас и вашего мужа. Иногда только мелкие жесты, использование одинаковых оборотов речи, интонация, то, чего сознательно не заметишь, свидетельствуют о кровном родстве. И вот что меня поразило, когда я увидел вас обеих на допросе, – он наклонился в сторону Квятковской и Ярчик. – Две разные особы, разные типы красоты, разный – теперь я думаю, что умышленно переиначенный – язык. Зато идентичный дефект зрения, легкий астигматизм и на сто процентов идентичный жест, которым поправляют очки. Наклон головы влево, нахмуренные брови и прищуренные глаза, установка двумя руками оправы, а в конце – прижатие ее большим пальцем к носу.
– И раз уж мы говорим о моей дочери, – прокурор улыбнулся, вспомнив свою принцессу, – отцов и дочерей связывает особая, исключительная связь. Еще пищу для размышлений дало то, как во время одного нашего разговора вы бросились на меня, чтобы защитить пани Квятковскую. В первую минуту мне даже показалось, что вы с ней любовники, и лишь позднее я понял… Часто бывает, что если не везет, то во всем. А когда начинает получаться, тоже складывается все. Одновременно выяснилось, что Хенрик Теляк был замешан в убийстве Камиля Сосновского, хоть и не совершал его собственными руками – возможно, это дело станет самостоятельным расследованием, и вас еще вызовут на допросы. – Шацкий врал как по нотам, зная, что ничего не будет, а если случится, он свернет шею этому делу в течение недели. Он внимательно следил за тем, чтобы не сказать самому и не дать сказать другим нечто, что могло бы привести к возобновлению следствия по делу из далекого прошлого.
– Полиция проверила акты записи гражданского состояния. Барбара Ярчик (родилась в 1945 году) и Влодзимеж Сосновский (родился в 1944 году) вступили в брак молодыми, в 1964 году, когда ей было всего девятнадцать лет. Год спустя у них родился сын Камиль. В том же году родился Эузебиуш Каим – его позднейший школьный коллега, товарищ по лицею и университету. Мальчикам исполнилось по пять лет, когда на свет появилась Ханя Сосновская. В сентябре 1987 года Камиль трагически погиб, и его семья уехала за границу – сходится?
Рудский пожал плечами.
– А что еще мы могли сделать в той ситуации?
– Вернулись вы, по всей вероятности, в середине девяностых годов – тогда появляются новые записи USC
[120]. Барбара Сосновская и Влодзимеж Сосновский развелись. Она вернулась к своей девичьей фамилии. Он превратился в Цезария Рудского – чиновники без проблем откликнулись на его просьбу, поскольку пан Сосновский печатался под таким псевдонимом до 1989 года, этим же именем он пользовался и во Франции. Ханна Сосновская вышла замуж за Марцина Квятковского, но их союз был непродолжительным, они развелись уже в 1998 году, однако она сохранила фамилию мужа. Я не знаю, были ли рокировки с фамилиями следствием того факта, что они уже тогда планировали месть, или это случайность, пригодившаяся впоследствии, неожиданный дар судьбы.
– Второе, – сказал Рудский.
– Я тоже так подумал. Что касается пана Каима, в первую минуту, когда я читал некролог 1987 года, подписанный «Зиби», не догадывался, что речь может идти об имени «Эузебиуш» – так сокращенно зовут Збигнева, иногда Зигмунта. Лишь потом, когда я понял, что вы все связаны, мне вспомнился «Зиби». Полиция легко проверила, где вы учились. И с кем. А ваши коллеги подтвердили, что вы были с Камилем как один организм. Я прав?
Каим усмехнулся и сделал жест, будто снял с головы шляпу.
– Chapeau pas, – сказал он.
– Chapeau bas
[121], баран ты этакий, – пробормотала Квятковская.
Прокурору Теодору Шацкому не хотелось больше говорить. Он знал, что одному из присутствующих придется покинуть этот унылый зал в наручниках. Остальным он тоже должен предъявить обвинение, но, пожалуй, лишь в психологическом истязании Теляка и затруднении работы следствия, а не в участии в убийстве. В конце концов, всего одна особа встретилась ночью с Теляком и убила его. Остальные, даже если желали ему смерти и пытались к ней привести, участия в этом действе не принимали. Но Шацкому не хотелось дальше говорить и потому, что его человеческая совесть в очередной раз болезненно столкнулась с совестью государственного чиновника. Он подумал о трупе Камиля Сосновского – окровавленное тело в ванне, со связанными руками и ногами. Подумал о трупе Каси Теляк, нафаршированном таблетками. Подумал о приближающейся к концу жизни Бартека Теляка. Он верил, что не было бы ни трупа девушки, ни болезни мальчика, если бы не страшный поступок, который цинично и расчетливо когда-то осуществил их отец, чтобы завоевать мать. Как это произошло, тогда, в восьмидесятые годы? Он не мог ее об этом спросить. Не сейчас. Об этом нельзя даже вспоминать.
– Нам уже можно сесть? – спросил Каим.
– Нет, – ответил прокурор Шацкий. – Поскольку мы все еще не имеем ответа на самый важный вопрос. A пан Рудский не закончил свое признание, – в последнюю секунду он чуть не прикусил себе язык, чтобы не сказать «свой рассказ».
– Я хотел бы сделать это сидя, – сказал терапевт и так посмотрел на Шацкого, что прокурор наморщил лоб. Что-то здесь не так. Что-то решительно не так. Он почувствовал, что может потерять контроль над происходящим и что Рудский готовит кульбит, неподвластный ему, который зафиксирует пленка, и его уже нельзя будет исправить. Сосредоточься, Теодор, мысленно повторял себе прокурор. Он согласился, чтобы все сели, желая выиграть время. Через минуту люди расселись полукругом. Так, чтобы камера видела все. А прокурор Теодор Шацкий начал потихоньку дрожать, не понимая, что тут не так.
