«К черту эту точку, – подумал Демарко. – Я еще не дошел до конца своих страниц».
Глава сто девятая
Он лишь изредка поглядывал вверх, ковыляя от дерева к дереву с помощью костыля, сделанного из оторванной с дерева ветки. Костыль был короче как минимум на целый фут, чем нужно, но он помогал ему сохранять хоть какое-то равновесие. Он прыгал вперед на правой ноге, левая же при этом была в трех дюймах от земли. Затем резко дергал костыль, перенося свой вес на левую подмышку, где и был зажат костыль, а потом снова прыгал. Время от времени его левая нога опускалась и цеплялась носком за землю, и этот короткий контакт посылал резкий поток боли через подошву стопы в голень и коленную чашечку.
По пути какая-то его часть абстрагировалась от боли и отошла, чтобы смотреть на него со стороны – отстраненно, но с любопытством, а может, даже с толикой смеха. Такой опыт был ему не в новинку. Подобное случалось девять месяцев назад, когда он мчался через лес на звук выстрелов и знал, что Томас Хьюстон находится в непосредственной близости от места происшествия. А до этого – когда он несколько раз сидел в своей машине возле дома Ларейн и наблюдал, как она возвращалась домой с очередным мужчиной. А еще раньше – в те горестные минуты, когда он ждал, пока приедет скорая помощь и заберет Райана-младшего. Ну и десятки раз в детстве и подростковом возрасте, когда попадал под пристальный взгляд отца.
И все же ему всегда было странно наблюдать за собой с такого расстояния. Долгое время он считал, что с ним что-то не так – возможно, какая-то стадия социопатии. До обеда с Хьюстоном. Демарко спросил тогда с ноткой зависти в голосе, каково это – большую часть своей жизни заниматься богоподобной деятельностью, создавая и уничтожая людей.
– Иногда впадаешь в депрессию, – ответил Хьюстон, – и не знаешь почему. Чувствуешь себя раздраженным, взволнованным, нервы на пределе, и совсем не можешь понять причину. У тебя прекрасная жизнь, лучшая семья на свете – все, чего ты когда-то хотел. Так какого же черта ты так несчастен? А потом ты резко осознаешь: ты живешь жизнью своего героя. Все, что он чувствует, чувствуешь и ты. Он просто поселился в тебе, потому что в каком-то смысле он и есть ты, твое воплощение. У тебя есть свои эмоции, но его сильнее, они могут тебя подавить. И остается только одно – не знаю, отделиться, что ли, от своего героя. Ты должен отойти от него и просто наблюдать. Позволить ему страдать по тем или иным причинам. И постараться не обращать на него внимания.
И теперь, окруженный только деревьями и болью, Демарко был рад, что он не писатель. Обрадовался, что ему не нужно отстраняться так каждый божий день. И обрадовался еще сильнее, что он не был Богом. Восемь миллиардов душ вопят в твоей голове. Все это горе. Все это отчаяние.
Глава сто десятая
Казалось, сумерки наступили слишком рано. С другой стороны, он больше не мог доверять своему чувству времени. Боль будто растянула его. А несколько минут лихорадочного сна превратили его в пепел. В любом случае было уже слишком темно, чтобы продолжать путь. Его правая нога уже одеревенела от усталости, а левая подмышка была до крови исцарапана импровизированным костылем.
Ему казалось, что он преодолел уже очень большое расстояние, но он не мог сказать точно – слишком устал, а мозг был слишком затуманен. А ветер все усиливался, воздух становился душнее. В одно мгновение он промерзал до костей, а в следующее весь горел.
Он прижался к дереву, надеясь повернуться спиной к ветру, но тот был слишком хитер – он уходил то вправо, то влево, то низко пригибался, то поднимался обратно.
Демарко вытянул левую ногу и провел ладонью вверх-вниз по разорванным джинсам. Кровь засохла и превратилась в корку, залатав дыру. Он вспомнил, как мама гладила заплатки на его джинсах, когда он был маленьким. Он ненавидел заплатки. Ни у кого из других детей их не было.
Демарко не был голоден, но ужасно хотел пить. Он закрыл глаза, и в сознании снова забился рой мыслей. Они разбивались вдребезги и врезались друг в друга. Ни Джейми, ни телевизора, ни виски, ни пива. Ничто не отвлекало его от мыслей, кроме деревьев, земли и клочков неба. Щебет, скрип и щелканье. За листьями то вспыхивали, то гасли звезды.
Ему ничего не оставалось, кроме как отпустить все свои мысли…
Глава сто одиннадцатая
Ночь разверзлась, как наэлектризованный ад, разбудив его неоново-белой паутиной молнии над деревьями. Гром взорвался резкими, пугающими всплесками одновременно с непрерывным грохотом и рычанием. Он отодвинулся от дерева, оперся на локти и открыл рот. И пил дождь, пока его челюсть не затекла от такого положения. Он закрыла рот, с трудом открыл и снова закрыл. Попил еще немного. Снова и снова, пока дождь не прекратился так же внезапно, как выключенный кран.
Ветер продолжал хлестать верхний полог деревьев туда-сюда, отчего вниз сыпались листья, желуди и хрупкие ветки, а стволы скрипели и раскачивались. Демарко подполз обратно к дереву, подтянул свою промокшую футболку за край и высосал из нее влагу. Чтобы согреться, он вытащил серебряный медальон и зажал его между ладонями.
Глава сто двенадцатая
Опять сон. Демарко стоит в пустой спальне на втором этаже своего дома. В задней стене есть большое панорамное окно. Он знает, что раньше там этого окна не было, но его это не волнует. Как не волнует и то, что из этого окна он видит огромный скрюченный дуб без листьев, который теперь стоит на заднем дворе, кривой и черный, намного выше его дома. Действительно необычным ему кажется то, что на одной из верхних веток спокойно стоит большая коричневая корова.
Он подходит к порогу и кричит вниз через лестницу: «Ларейн! Там на заднем дворе корова сидит на дубе!»
Нет ответа. Он возвращается к окну, снова заглядывает во двор и теперь понимает, что корова – это на самом деле огромный старый бык с длинными пожелтевшими рогами. Очень занятно. И пока он смотрит, бык спокойно подходит к концу ветки, останавливается на мгновение и шагает в сторону. С тяжелым стуком падает на землю. Лежит неподвижно. Очевидно, мертв.
«Как странно», – думает он.
Он отворачивается от окна, выходит из комнаты и быстро спускается по лестнице к задней двери. Открывает дверь и выходит во внутренний дворик, чтобы посмотреть поближе. И теперь видит не только огромного неподвижного быка, лежащего на боку на земле, но и его сына Райана, лет двенадцати-тринадцати, полулежащего на толстой нижней ветке. Этакий белолицый Маугли! Он босой, с обнаженной грудью, в одних свободных белых брюках, улыбается и смотрит вдаль, на далекие холмы. На ветке над ним спит белый тигр, свесив ноги вниз.
Демарко идет по дворику, чтобы подойти чуть ближе. Говорит как можно тише, чтобы не разбудить тигра: «Райан, можешь зайти внутрь, пожалуйста? Мне не нравится, что ты здесь с этим тигром».
Райан не отвечает, но его улыбка становится шире. Она будто говорит: «Все хорошо».
