На следующее утро, когда Уиллард и Эрвин пришли к молельному бревну, по его бокам в прокисшую грязь еще капала свежая кровь.
– Этого вчера здесь не было, – заметил Эрвин.
– Я вчера сурка переехал, – сказал Уиллард. – Когда вернулся домой, пустил ему кровь.
– Сурка? Ого, видать, здоровый был.
Уиллард ухмыльнулся и встал на колени.
– Да, большой. Здоровый и жирный засранец.
7
Несмотря на принесенного в жертву юриста, пару недель спустя у Шарлотты начали ломаться кости – с тихим тошнотворным треском, от которого она кричала и царапала себе руки. Всякий раз, когда Уиллард пытался ее подвинуть, она теряла сознание от боли. Нагноившиеся пролежни на боку все разрастались, пока не стали размером с тарелку. В комнате так же противно воняло гнилью, как у молельного бревна. Дождь не шел уже месяц, от жары некуда было деться. Уиллард купил еще ягнят на бойне, поливал бревно ведрами крови, пока ботинки не стали тонуть по щиколотку в грязной жиже. Однажды утром, пока его не было, к крыльцу вышел, робко поджав хвост, хромой и голодный пес с мягкой белой шерстью. Эрвин скормил ему объедки из холодильника и уже назвал Джеком, но тут домой вернулся отец. Не говоря ни слова, Уиллард зашел в дом и вынес винтовку. Оттолкнул Эрвина от собаки, потом выстрелил ей между глаз, как ни умолял мальчик. Уволок в лес и прибил к кресту. После этого Эрвин перестал с ним разговаривать. Все слушал стоны матери, пока Уиллард ездил по округе в поисках новых жертв. Скоро опять начиналась школа, а он ни разу за все лето не спускался с холма. Эрвин поймал себя на том, что хочет, чтобы мама умерла.
Несколько ночей спустя Уиллард влетел в спальню к Эрвину и растолкал мальчика. «Быстро к бревну», – приказал он. Мальчик сел, огляделся спросонья. В коридоре горел свет. Слышно было, как в комнате напротив хрипит и задыхается мать. Уиллард снова его растормошил. «Не смей прекращать молиться, пока я за тобой не приду. И чтоб Он тебя услыхал, ты понял?» Эрвин накинул одежду и побежал трусцой через поле. Подумал о том, что хотел ей смерти – собственной матери. Побежал быстрее.
К трем утра горло уже саднило. Раз приходил отец и опрокинул ему на голову ведро воды, требовал молиться дальше. Но как Эрвин ни взывал к милости Божьей, он ничего не чувствовал – и она не снизошла. Некоторые в Нокемстиффе закрывали окна, несмотря на жару. Другие всю ночь не выключали свет, сами читали молитвы. Сестра Снука Хаскинса, Агнес, сидела в кресле, слушала жалобный голос и думала о призраках мужей, которых похоронила у себя в голове. Эрвин посмотрел на мертвого пса, глядящего пустыми глазами на темный лес, – брюхо у него раздулось и готово было лопнуть.
– Ты меня слышишь, Джек? – спросил он.
Перед самым рассветом Уиллард накрыл мертвую жену чистой белой простыней и прошел по полю, одеревенев от утраты и отчаяния. Тихо встал за Эрвином, пару минут слушал, как мальчик молится – теперь уже едва слышным сдавленным шепотом. Опустил взгляд, с отвращением осознал, что сжимает в руке раскрытый перочинный нож. Покачал головой и убрал в карман.
– Пошли, Эрвин, – впервые за многие недели он обратился к сыну без злобы. – Все кончено. Твоей мамы больше нет.
Шарлотту похоронили через два дня на маленьком кладбище у Бурнвиля. По дороге домой с похорон Уиллард сказал: «Думаю, стоит ненадолго уехать. Навестишь свою бабушку в Коул-Крике. Может, поживешь у нее. Познакомишься с дядей Ирскеллом, да и девочка, что у них живет, ненамного моложе тебя. Тебе там понравится». Эрвин ничего не сказал. Он еще не оправился после собаки и сомневался, что когда-нибудь оправится после смерти матери. Уиллард все время обещал: если они будут молиться усердно, то ей будет лучше. Когда они вернулись домой, то нашли на крыльце у двери завернутый в газету пирог с голубикой. Уиллард ушел в поле за домом. Эрвин зашел в дом, снял свой парадный костюм и лег в кровать.
Когда он проснулся через несколько часов, Уиллард еще не вернулся, но мальчика это полностью устраивало. Эрвин съел полпирога и убрал остальное в холодильник. Вышел на крыльцо, сел в качалку матери и смотрел, как вечернее солнце опускается за хвойную стену к западу от дома. Думал, как ей первую ночь спится под землей. Темно, наверно? Он слышал, как старик, опершийся под деревом на заступ, говорил Уилларду, что смерть – либо долгое путешествие, либо долгий сон, и, хотя отец нахмурился и отвернулся, Эрвину тогда показалось, что это звучит неплохо. Ради блага матери ему бы хотелось, чтобы было немножко от одного и немножко от другого. На похороны пришла всего горстка людей: женщина, с которой мать работала в «Деревянной ложке», и пара старушек из нокемстиффской церкви. Где-то на западе у нее была сестра, но Уиллард не знал, как с ней связаться. Эрвин никогда еще не был на похоронах, но у него сложилось впечатление, что эти получились не ахти.
Когда по заросшему двору расползлась темнота, Эрвин встал, обошел дом и несколько раз позвал отца. Подождал пару минут, подумал просто лечь обратно спать. Но потом зашел в дом и достал из ларя на кухне фонарик. Поискав в сарае, двинулся к молельному бревну. С тех пор как скончалась мать, их нога туда не ступала вот уже три дня. Теперь ночь опускалась быстро. Над полем летучие мыши гонялись за насекомыми, из гнезда под сенью жимолости за ним наблюдал соловей. Эрвин помедлил, потом вошел в лес и двинулся по тропинке. Остановившись у края поляны, посветил фонариком. Увидел Уилларда на коленях у бревна. В нос ударил запах гнили, и показалось, его вот-вот стошнит. Так и чувствовал, как пирог полез обратно в горло.
– Больше я сюда не приду, – громко сказал он отцу. Эрвин знал, что нарвется на неприятности, но было все равно. – Больше не буду молиться.
Подождал ответа с минуту, потом сказал:
– Ты меня слышал?
Подошел ближе к бревну, не сводя фонарика с силуэта Уилларда. Потом коснулся плеча отца, и на землю упал перочинный нож. Голова Уилларда свесилась набок, и обнажился кровавый порез на горле от уха до уха. По боковине бревна бежала кровь и капала ему на брюки. Подул легкий ветерок и остудил пот на шее Эрвина. Над головой скрипели ветки. В воздухе проплыл белый клочок шерсти. Кости, висящие на проволоке и на гвоздях, издавали глухой перестук – какая-то тоскливая, выхолощенная музыка.
За деревьями Эрвин видел редкие огоньки Нокемстиффа. Слышал, как где-то внизу хлопнула дверца машины, потом звякнула о металлический штырек подкова. Подождал, когда подкову бросят опять, но ничего не было. Казалось, прошла тысяча лет с того утра, когда здесь со спины к ним с Уиллардом вышли два охотника. Было совестно и стыдно, что он не плачет, но слез уже не осталось. Долгая смерть матери давно осушила глаза. Не зная, что еще делать, он обошел тело Уилларда и посветил перед собой фонариком. Двинулся через лес.
8
Ровно в девять часов тем же вечером Хэнк Белл повесил на витрину магазина Мод табличку «Закрыто» и выключил свет. Зашел за стойку и достал со дна холодильника целую упаковку пива, потом вышел через черный ход. В переднем кармане рубашки у него лежал маленький транзисторный приемник. Хэнк сел на шезлонг, открыл пиво и закурил. Он уже четыре года жил в фургоне за этим бетонным зданием. Сунул руку в карман, включил радио как раз тогда, когда объявили, что бейсбольная команда «Цинциннати Редс» отстает на три рана в шестом иннинге. Играли на Западном побережье. Хэнк прикинул, что там всего около пяти часов дня. Забавно, как устроено время, подумал он.
