– Нам надо об этом поговорить, – ответила она.
– Что такое? – Он снял с ломтика бекона горелую корку и отправил дольку в рот. Потом достал сигарету из ее пачки и покатал между пальцами. Свою тарелку с остатками пододвинул к ней.
Сэнди отпила кофе, бросила взгляд на людей за соседним столиком.
– Давай не сразу, – сказала она.
Мужчина за стойкой встал и протянул официантке деньги. Потом с усталым кряхтеньем закинул на плечо рюкзак и вышел с зубочисткой в зубах. Карл смотрел, как он подошел к обочине и попытался остановить проезжающую машину. Та пролетела мимо, не останавливаясь, и мужчина не спеша тронулся на запад. Карл повернулся к Сэнди, кивнул в окно.
– Да, видела, – бросила она. – Подумаешь. Их тут на каждом шагу. Как тараканы.
Пока Сэнди доедала, Карл следил за движением на дороге. Думал о своем решении направиться сегодня домой. Вчера ночью ему были такие ясные знаки, но теперь он начал в них сомневаться. Еще одна модель сглазит три шестерки, но можно проездить целую неделю и не найти никого, даже отдаленно похожего на этого парня. Он отлично знал, что со знаками баловать не стоит, но потом вспомнил, что номер их вчерашней комнаты был седьмой. И с тех пор, как ушел парень, не проехала ни одна машина. Он все еще там, ищет попутку на жарком солнце.
– Ладно, – сказала Сэнди, вытирая губы бумажной салфеткой. – Теперь можно ехать, – она встала и взяла сумочку. – Лучше не заставлять лоха ждать.
Часть третья
Сироты и призраки
17
Эрвина сразу после самоубийства отца отправили жить к бабушке, и, хотя Эмма присматривала за тем, чтобы каждое воскресенье он вместе с ней и Ленорой ходил в церковь, она никогда не просила его молиться, петь или вставать на колени перед алтарем. Соцработники из Огайо рассказали старушке об ужасном лете, которое пережил мальчик, пока умирала его мать, и она решила: не надо ничего навязывать, ходит в храм каждое воскресенье – вот и ладно. Зная, что преподобный Сайкс временами может переусердствовать в попытках привести колеблющихся новоприбывших к Богу, Эмма сходила к нему через пару дней после приезда Эрвина и объяснила, что внук придет к вере своим путем, когда будет готов. Висящие на крестах звери и кровь на бревнах втайне впечатлили старого священника – в конце концов, не все ли выдающиеся христиане были фанатиками? – но он пошел Эмме навстречу и согласился, что, наверное, это не лучшее средство для ознакомления молодого человека с религией.
– Я понимаю, к чему ты клонишь, – сказал Сайкс. – Незачем превращать его в чудиков из Топпервиля.
Священник сидел на церковных ступенях и чистил карманным ножом желтое подвядшее яблоко. Стояло солнечное сентябрьское утро. На нем был выходной костюм поверх выцветшего полукомбинезона и белой рубашки, истершейся у воротника. В последнее время у него постреливало в груди, и Клиффорд Оделл должен был свозить его к новому доктору в Льюисберге, но пока еще не появился. Сайкс слышал, как кто-то в магазине Бэннера говорил, будто этот костоправ шесть лет отходил в колледж, так что не терпелось с ним встретиться. Сайкс считал, что человек с таким образованием может вылечить что угодно.
– Это что еще значит, Альберт? – спросила Эмма.
Сайкс оторвался от яблока и поймал на себе жесткий взгляд женщины. Он не сразу понял, что сказал, и морщинистое лицо залилось краской от смущения.
– Прости, Эмма, – спохватился он. – Я не об Уилларде, ни в коем случае. Он был хорошим человеком. Одним из лучших. Что там, до сих пор помню день, когда он был спасен.
– Ничего, – сказала она. – Незачем умасливать покойников, Альберт. Уж я-то знаю, каким был мой сын. Просто не приставай к мальчику, а о большем я и не прошу.
Леноре же, с другой стороны, религии всегда было мало. С Библией она не расставалась, даже таскала с собой в туалет, прямо как Хелен; и каждое утро вставала раньше всех и целый час молилась на коленях на рассохшемся деревянном полу рядом с кроватью, где спала с Эммой. Хотя девочка не помнила ни одного из родителей, большинство молитв, которые она позволяла услышать Эмме, были за душу убиенной матери, а большинство немых молитв – о новостях о пропавшем отце. Старушка снова и снова говорила ей, что лучше забыть о Рое Лаферти, но Ленора не могла о нем не думать.
Почти каждую ночь засыпала с мыслями о том, как он поднимается на крыльцо в черном костюме с иголочки, и все тут же становится хорошо. Это дарило ей слабое утешение, и она позволяла себе надеяться, что с Божьей помощью отец правда однажды вернется, если он еще жив. Несколько раз в неделю, вне зависимости от погоды, она навещала кладбище, усаживалась на голую землю у могилы матери и читала вслух Библию, особенно Псалтырь. Однажды Эмма ей сказала, что любимой частью Писания у Хелен была Песнь песней, и к концу шестого класса Ленора знала ее всю наизусть.
Шериф уже давно оставил мысли найти Роя и Теодора. Они растаяли, словно призраки. Никто не мог отыскать ни их фотографий, ни каких-либо документов в архивах. «Черт, даже у даунов в „Голодном ущелье“ и у тех есть хотя бы свидетельство о рождении», – оправдывался он, когда кто-нибудь из его избирателей поднимал тему исчезновения двоицы. Он не стал сообщать Эмме о слухе, который дошел до него сразу после того, как они пропали: калека, мол, был влюблен в Роя, и между ними могла быть какая-то извращенная гомосятина, пока священник не женился на Хелен. При расследовании несколько человек показали, что Теодор постоянно сетовал на то, что женщина якобы лишила Роя духовной силы.
«Он многим хорошим мужикам жизнь испортил, этот чертов волосатый пирожок, – такие речи слышали от калеки после пары стаканов. – Священник, бля, – продолжал он, – теперь только и думает, как бы присунуть». Может статься, этим бестолковым содомитам сошло с рук убийство в его округе – и это шерифа до жути раздражало; потому он и повторял всё ту же сказку про белого бычка: дескать, скорее всего, тот самый маньяк, что зарезал семью в Миллерсберге, убил Хелен и порубил Роя и Теодора на куски или сбросил их тела в реку Гринбрайер. Повторял так часто, что временами сам начинал в нее верить.
Хотя Эрвин никогда не доставлял серьезных неприятностей, Эмма отчетливо видела в нем Уилларда, особенно когда дело доходило до драки. К четырнадцати годам его несколько раз выгоняли из школы за то, что он распускал кулаки. Выбери время, вспоминал он уроки отца и выучил эти уроки крепко: подлавливал очередного врага одиноким и беззащитным в туалете, или на лестнице, или под трибунами в спортзале. Впрочем, по большей части в Коул-Крике знали, что паренек он отходчивый, и, к его чести, большинство драк, в которые он влезал, начинались из-за Леноры: защищал ее от хулиганов, издевающихся над ее набожностью, острым личиком и этим чертовым чепцом, который она носила не снимая. Ленора, хоть и была всего на пару месяцев младше Эрвина, уже выглядела иссушенной – бледная зимняя картофелина, сверх меры пролежавшая на грядке. Он любил ее, как родную сестру, но иногда было стыдно входить утром в школу и знать, что она робко следует по пятам. «Чирлидерши из нее не выйдет, это точно», – говорил он дяде Ирскеллу. Эрвин чертовски жалел, что бабушка показала ей черно-белую фотографию, где Хелен стоит под яблоней за церковью в длинном бесформенном платье и чепце в рюшах. Спросить его – так Ленора бы обошлась и без новых подсказок, как сделаться еще больше похожей на тень своей несчастной матери.
