Вот только от кого? Или чего? И если это действительно ее силы, то почему они ощущаются как нечто темное и недосягаемое? Почему Надя не может дотянуться до них?
– Пелагея сказала, что ведьмовские силы и силы священнослужителей ничем не отличаются, но почему тогда они не поддаются мне? И почему они так влияют на меня?
Татуированные линии на его лбу сморщились, когда он хмуро свел брови.
– Божественные силы на вкус как медь и пепел, – пробормотал Малахия.
Он несколько мгновений нежно держал ее руку, испещренную черными венами, что-то рассматривая на ней, а затем перевел взгляд на застывшую Надю. Она накрыла его ладонь второй рукой.
– И разрушенный нимб…
Резким движением он вспорол ей ладонь когтем, отчего Надя вздрогнула и прикусила губу.
– Ты не мог меня спросить, прежде чем делать это?
Он не ответил, вместо этого окунув указательный палец в ее кровь и затем сунув его себе в рот.
– Боги, Малахия, что ты делаешь?
Она отшатнулась, но он лишь взмахнул перед ней рукой с окровавленными пальцами и задумчиво шикнул на нее.
– У меня есть теория.
– О том, насколько ты отвратителен?
– Нет, и у меня есть достаточно доказательств, чтобы считать ее правдивой, – отстраненно отозвался он, глядя куда-то вдаль.
На несколько секунд повисла тишина.
– Божество, – наконец прошептал он с какими-то странными нотками в голосе и совершенно ошалелым взглядом.
Замерев, Надя с ужасом поняла, что он складывает в уме какие-то кусочки в общую картину. Но даже не представляла, какие именно.
– Это не твои боги. И не те, кто пал. А что-то более древнее. Древнее, жаждущее и безумное.
– Малахия?
Он вздрогнул и, моргнув, вернулся в реальность. А увидев ее окровавленную ладонь и вовсе побледнел.
– Прости, – выпалил он, после чего вытащил из кармана мундира какую-то тряпку и осторожно обмотал ей руку.
Она молча смотрела на это, пока ужас скручивался внутри ее. Закончив, он обхватил ее лицо своими ладонями, и в его глазах появилось что-то такое, чего Надя никогда раньше не видела. И это напугало ее.
– Это не навредит тебе, даже если ты примешь силу, – сказал Малахия тихо и почти благоговейно, что казалось странным из уст еретика. – Ты просто станешь величественной.
– Что…
Он накрыл ее губы своими. Поцелуй показался цунами, в котором Надя хотела утонуть, но Малахия слишком быстро отстранился, оставляя ее в растерянном и дрожащем состоянии. А затем очень нежно поцеловал костяшки пальцев на руке со шрамом.
– Все будет хорошо, я обещаю, – сказал он. – Но следующий шаг ты должна сделать сама. Это ты, Надя. Это все ты.
Он встал, чтобы уйти, но перед этим легко коснулся пальцами ее волос.
– Что? – прошептала она, прижимая руку ко рту.
Пока они находились по разные стороны баррикад в этой войне, им следовало быть жестче друг к другу, даже если и хотелось проявлять нежность. Поэтому неудивительно, что в такие моменты ее сердце пыталось вырваться из груди. И Надя ничего не могла с собой поделать.
Как только Малахия вышел из часовни, она тут же почувствовала присутствие Маржени.
«Что это означает? Что он имел в виду? Что я должна сделать?»
Богиня ответила не сразу. Надя поднялась со своего места и на трясущихся ногах добралась до алтаря, где зажгла еще одну палочку с благовониями.
«Заговорят ли когда-нибудь со мной другие боги?»
«Они не могут», – ответила Марженя, решив проигнорировать другие вопросы.
Сердце Нади сжалось.
«Ох. А как же завеса?»
«Другая завеса. Иная магия, – объяснила Марженя. – Сотворена другими, но схожий результат. Сконцентрированная, целенаправленная. Усиленная. Транавийцы создали нечто такое, что расколет Калязин пополам, если их не остановить. Вот почему ты должна изменить их мнение».
«А это возможно?» – спросила Надя.
Война продолжалась почти столетие. Некоторые транавийцы, такие как Малахия и Серефин, желали, чтобы она закончилась. Но остальные? И калязинцы? Неужели они все хотели того же? Серефин как-то упоминал, что война выгодна для транавийских аристократов. И Надя думала, что и калязинские дворяне получали немалую прибыль.
Как же она от этого устала.
«Мы заставим их изменить свое мнение, – вновь сказала Марженя. – Навсегда. Ты должна добраться до источника и выпить из него. Мы все исправим. Восстановим равновесие. И вернем богов в Транавию».
Надя сглотнула. Это отличалось от того, что обычно говорила Марженя.
«Ты знаешь, почему священнослужители обманывали меня? Почему не рассказывали о древних богах, которые пали? Какой силой я обладаю?»
Последовала долгая пауза.
«Сейчас нет времени на разговоры. Пришло время действовать. Иди».
Наде следовало радоваться, что полнейшее разрушение Транавии больше не интересовало богиню. Что ей не придется уничтожать страну, так любимую парнем, о котором она заботилась, даже если придется пожертвовать его жизнью.
Она все еще не понимала, почему Малахия так странно себя вел. Но Надя подавила сомнения, зажгла еще одну палочку и покинула часовню.
Сцена V
Париджахан
Сирооси
Сложенное в крохотный квадратик письмо покоилось на самом дне рюкзака. Париджахан не понимала, как посыльный вообще отыскал ее. Но видимо, влияние ее семьи оказалось намного больше, чем она думала.
Его Высочайшее Величество, Царь царей, Правитель Траваша дома Сирооси, Хранитель уз благоденствия Пяти стран, процветающих под Великим Солнцем, Дариуш Сирооси умирал. И вскоре его душа отправится в долгий путь по пескам.
Возвращайтесь домой, Ваше Высочество.
Париджахан уставилась на огонь. Они покинули монастырь несколько дней назад и отправились в противоположный конец Калязина. Для нее стало достаточным основанием то, что это требовалось Наде. А также то, что с каждым днем они все больше отдалялись от Аколы.
На ее коленях покоилась голова спящего Рашида, и Париджахан медленно провела рукой по его темным волосам. Надя то хмурилась, то долго обдумывала то, что они каждый день часами обсуждали с Малахией. Но Париджахан уже давно перестала прислушиваться к их тихим голосам, обсуждающим что-то непонятное ей на смеси калязинского и транавийского языков. Наверное, они и сами не замечали, как переходили с одного языка на другой. Обычно это происходило в те моменты, когда один из них понимал, что из-за языкового барьера не может донести то, что хотел сказать, поэтому возвращался к своему родному языку. А второй тут же его подхватывал.
