29-го прибыли в Лемберг…
20-го счастливо и благополучно приехали в Варшаву, а 24-го достигли когда-то прекрасного, ныне несчастного Торна, где я имел честь разговаривать со знаменитым князем Седмиградским, Рагоцким, и служить толмачом в важных государственных переговорах между ним, посланником Юлем и русским генералом князем Долгоруким, находившимся там с (отрядом) русских войск
[436].
2
Одна (часть) людей и вещей адмирала
[437], а равно и часть моего скудного скарба остались в Москве, (другая) же часть была привезена туда из Валахии и Подолии. Так как вследствие лени этих людей писать (письма) или их неразумия, мы не получали ни о той ни о другой части никаких (сведений), то после многих просьб и убеждений мне удалось уговорить покойного адмирала отпустить меня в Москву, чтоб привезти оттуда (людей и вещи) или узнать, что с ними сталось.
Выехал я 6 ноября 1712 г. с голландским шкипером Seemand’ом (в Данциге). Шли туда со (мной) два французских купца. Я проводил с ними время, упражняясь в разговоре на французском языке. Хотя я и прочел известное число французских книг, но до тех пор во французском разговоре не имел случая упражняться.
Между Борнгольмом и Рюгеном мы встретили фрегат без вымпела и флага и приняли его за шведское судно, ввиду чего я переоделся в платье корабельного юнги и вымазал себе дегтем руки и лицо. Переряжен я был так (удачно), что во время плавания сам шкипер часто (принимал) меня за юнгу и звал вместо него. Наконец фрегат приблизился к нам, но, узнав от шкипера, что мы идем из Копенгагена, от пустил нас. Испытанный мной и обоими французами, при этой маленькой (опасности), страх так на нас подействовал, что мы убедили шкипера высадить нас на берег в первом попавшемся месте в Померании или Кочубии. Выпустил он нас в Рюгенвальде, в Кочубии; (однако) мы заплатили ему всю условленную плату (за проезд до Данцига).
Из Рюгенвальда мы поехали в Данциг сухим путем чрез Столпе. Шкипер прибыл в Данциг несколько дней после нас.
Не решаясь совершить один предстоявшее длинное путешествие, я нанял в Данциге на собственный счет слугу. При этом случае я совершил большую ошибку, а именно употребил проездные мои деньги на покупку янтаря в кусках и париков, которые я предполагал с выгодой перепродать в России. Хотя (дело) это и удалось и (в конце концов) я не понес на нем убытков, тем не менее я испытал при этом много горя и забот, о чем сейчас расскажу. (Вообще) убедительнейше советую моим детям никогда не трогать чужих денег, ибо, на какое бы честное дело они ни предназначались, они быстрее тратятся, чем получаются обратно. В остальном нанятый мной слуга был остроумный и расторопный малый, знал русский, польский и разные другие языки, к тому же много путешествовал по тем краям, куда мне надо было ехать. (Все) это было мне известно, так как я знавал его в Москве, где он состоял на службе у прусского посланника Кайзерлинга. Да и во время путешествия он оказал мне важные услуги, и должен сознаться, что, не будь его, я не раз легко мог бы попасть в беду.
Я отправился через Пруссию на Кёнигсберг и Мемель в Курляндию, проехал через Поланген и 28 ноября прибыл на постоялый двор Torbon. Ничего почти не евши в течение двух дней, я был голоден и попросил хозяина этого двора, шведского поручика в отставке Tuurmand’a, накормить меня чем-нибудь за (плату). Обыкновенно, выходя в незнакомом месте из повозки, я брал с собой свои пистолеты и клал их возле себя на стол или на скамью, что, к счастью, сделал и в этот раз. Пистолеты у меня были хорошие, работы покойного Каппелля
[438], и притом заряжены хорошо. Хотя упомянутый спутник мой и наблюдал (за нашими вещами), хозяин двора, пока мы ели преплохой обед, за который я заплатил недешево, украл-таки у меня один новый парик. Когда же в Риге я рассказывал, что останавливался у него, мне сообщили, что я имел честь кушать у первостатейного мошенника и разбойника. Я имел (таким образом) счастье уйти от (него) живым, благодаря моим добрым пистолетам; ибо, заметив, что они у меня под рукой, он, без сомнения, сообразил, что я буду защищать свою жизнь, — хотя, в сущности, в то время я не знал, какой он человек, и узнал об этом только в Риге, где все дивились тому, что я побывал в его доме, ел у него и выбрался от него (цел и) невредим. И в самом деле, кроме него самого да одной девушки, я никого в его доме не видел. Таким образом, мне суждено было попасть и в разбойничий вертеп…
Наконец я проехал через этот край, опустошенный чумой и войной, и чрез главный его город Митаву, испытывая (в пути) сильный голод и холод. В конце концов, ничего не евши в течение 36 часов, прибыл я 2 декабря в Ригу. Здесь я застал наших людей и нашу рухлядь, и, таким образом, путешествие мое в Россию поневоле окончилось. Но меня связывал товар, купленный мной в Данциге, и поэтому я решился послать с ним нанятого мной в этом городе спутника в Петербург, а оттуда в Москву (что туда и обратно составляет более 500 миль), с тем чтобы он продал этот товар или обменял на другие товары. Я, впрочем, выхлопотал для него даровые прогоны; да и сам он был настолько ловок, что и в других отношениях сумел избежать крупных расходов.
Когда я приехал в Ригу, там испытывался большой недостаток в квартирах, частью потому, что за два года назад, во время осады, город был разрушен и опустошен чумой, так что почти весь вымер и пришел в запустение, частью вследствие того, что все помещения были заняты многочисленным гарнизоном. Впрочем, я нашел себе квартиру. (Приютился я) у одного местного жителя, голландца Пальма. (Уступил он мне) единственную свою свободную горницу, с тем чтоб благодаря мне, независимому человеку, избавиться от постоя русских (военных). Об этом узнал один русский князь, подполковник, и так как ему нужно было помещение, то он (решил) во что бы то ни стало, (хотя бы) силой отнять у меня мою комнату. Со своей стороны я уступить (ее) не желал, главным образом (чтоб оказать этим услугу) добрым людям, принявшим меня к себе. Однажды, воспользовавшись моим отсутствием, (упомянутый) подполковник пришел (к Пальму) с 24 солдатами в полном вооружении, с примкнутыми штыками, чтоб завладеть моей комнатой. (Но) ключ от двери я унес с собой, и так как хозяин и хозяйка не могли его предъявить, то (солдаты стали) браниться (и один) ударил хозяйку ружьем по руке, так что рука у ней сначала посинела, а потом почернела, как уголь. Вернулся я как раз в то время, когда люди эти наполняли дом. Узнав, за каким делом они пришли и что они требуют ключа от моей комнаты, я не захотел его отдать. Слово за слово, один из (солдат) приставил к моей груди пистолет с взведенным курком. (Но) я одной рукой оттолкнул пистолет, (другой) выхватил (из ножен) шпагу и, (защищаясь) от них, задом вышел из дверей…
Я немедленно пожаловался на такое насилие и удержал за собой комнату. Солдат же, приставивший мне к груди пистолет, понес на площади, в биржевое время, в присутствии всех добрых людей, наказание батогами, заслуженное (собственно) подполковником. Впрочем, я просил, чтоб солдата не слишком били, так как он делал лишь то, что ему приказывали. После моего отъезда из Риги мои хозяин и хозяйка были (так) исколочены по приказанию подполковника, что оба долгое время пролежали в постели и (были) при смерти. Узнал я об этом впоследствии, когда был у них в доме в другое (мое) путешествие.
