Найл погружался в сон так, как его надоумили хамелеоны: концентрируясь и не расслабляя внутренней сосредоточенности. В результате мозг наливался сном, как теплой водой наполняется ванна. При этом он будто ощущал присутствие хамелеонов, а сны клубились вокруг, как нагнетаемая ветерком невесомая дымка тумана. И даже после ухода в сон часть его по-прежнему пребывала в сознании.
Примерно через полчаса посыпались первые капли дождя; Найл сонным движением накинул на лицо клапан спального мешка. Спустя какое-то время дождь усилился, и Найл машинально застегнул молнию, чтобы внутрь не просочилась вода. Глухой стук капель о водонепроницаемую ткань убаюкивал, и Найл снова ушел в сон.
Ему снились хамелеоны. В своей подземной пещере они разговаривали о нем. Наверное, потому и снились: у них между умами связь. Но он же знает, что спит — получается, в каком-то смысле он бодрствует. Тогда где же он? Где его спящее тело?
Тут старший из хамелеонов обратился на своем языке образов. Смысл доходил совершенно отчетливо. «Замри, — велел он. — Не шевелись».
Мгновение, и сна как не бывало. Найл по-прежнему ощущал присутствие хамелеонов. А еще он чувствовал опасность и понимал, что крайне важно ничем не выдать своего пробуждения.
Первое, что он почуял, это до странности внятный запах, свойственный, казалось бы, Дельте: смесь рыбы и гниющей растительности. Затем уяснилось и еще кое-что. Найл не чувствовал под собой привычную жесткость земли. Наоборот, ощущение было такое, будто лежишь у себя во дворце на мягчайшей пуховой перине. Причем перина эта плывет по воздуху, будто ковер-самолет. Все это Найл улавливал потому, что клапан спального мешка успел опасть с глаз и было видно, как в свете луны мягко поблескивает озеро, расстояние до которого явно сокращалось. Что-то — или кто-то — перемещал его, Найла, с невероятной аккуратностью, чтобы не разбудить. И тут он разом понял: сейчас сама жизнь его зависит от того, чтобы не выказать признаков пробуждения.
Полусогнутые пальцы правой руки лежали у него на груди. Чуть шевельнув средним, Найл нащупал ворот туники. Засыпал он на правом боку, поэтому и медальон соскользнул вправо. С крайней осторожностью Найл дотянулся пальцем до металлической цепочки. Намотав, аккуратно ее тянул, пока не ощутил под пальцами медальон. Вкрадчивым движением двух пальцев повернул его вогнутой стороной к груди. Прилив силы и собранности не заставил себя ждать.
Возросшее от медальона внимание подсказало, что его несет к озеру на скорости примерно метр в минуту. От воды его все еще отделяет примерно сотня метров.
Знал Найл и другое: чтобы уцелеть, от него потребуется максимум сосредоточенности. То, что в обычных условиях вызвало бы нервозность, сейчас лишь, наоборот, усиливало самоконтроль.
Но кто именно его несет? Найл не рисковал даже пошевелиться, чтобы разглядеть. Ясно лишь, что у этого загадочного похитителя явно нет телепатических способностей пауков: те бы уже давно раскусили, что он не спит.
Путь к озеру шел под уклон, и клапан опал уже настолько, что Найл мог разглядеть происходящее. Он сам находился в полуметре от земли. А под ним, матово поблескивая в лунном свете, к озеру сползало что-то вроде гигантского слизня. Только в отличие от последнего для перемещения это чудище не расширение-сокращение мышц использовало, а просто колыхалось на манер громадного ломтя холодца.
Правда о том, что могло бы случиться, выдай себя Найл хоть малейшим шевелением, открывалась со всей неприглядностью. Эта подушка слизи тотчас впитала бы его в себя и удушила. Оно бы уже так и произошло, если б не спальный мешок. Просто слизень не привык к животным, которых нельзя поглотить из-за их водостойкости. Тем не менее он чуял, что внутри этой непроницаемой оболочки теплится живая плоть.
Секунду спустя дуновением ветра клапан снесло с лица окончательно, и Найл оценил обстановку в полной мере. Бесшумно несущая его тварь под лучами лунного света сделалась настолько прозрачной, что сквозь студенистое тело видна была земля.
То, что жить ему, возможно, осталось всего ничего, Найла нисколько не смущало. Он сфокусировался на ощущении интереса и таким образом вызвал в себе расслабленность, какая у большинства живых существ бывает на грани сна. Благодаря уловке, которой его научили хамелеоны, он преодолел этот порог и достиг глубинной релаксации — того ее уровня, который считают естественным пределом хамелеоны; пределом в том смысле, что он дает возможность простым организмам выживать при температурах, близких к абсолютному нулю. При этом метаболические процессы у него застопорились ввиду того, что пульс упал до точки, где его не способен уловить никакой медицинский прибор.
Последовало странное ощущение того, что плывешь в полной темноте. То, что его тело в данный момент тащит к озеру плотоядный слизень, не беспокоило Найла ни в коей мере; это казалось досадной мелочью, недостойной внимания. Вместо этого ум сосредоточенно выискивал первые признаки рассеянной энергии, искорками брызжущей в темноте. Прошло немного времени, и вот она уже окружала его со всех сторон, подобно мириадам пузырьков. Тогда он принялся с безмятежной радостью ее впитывать.
Как и в прошлый раз, ощущение вскоре стало почти невыносимым. Жизненная сила сама по себе могла вытолкнуть его из состояния релаксации, и Найла выбросило в изначальное состояние примерно так, как вылетает на поверхность вдохнувший лишку кислорода ныряльщик.
Прирост жизненной энергии учуял и слизень, который начал набирать ход, очевидно предвкушая скорую поживу. Но Найл сознавал, что его собственная жизненность — а следовательно, и воля — несоизмеримо сильнее, чем у этой неразумной студенистой протоплазмы. Намеренно сосредоточившись, он «подмял» ее бессознательно связующую клетки волю и дал команду остановиться. Прежде чем последовала реакция, прошло несколько секунд — видимо, примитивный организм слизня не располагал единым центром контроля, и приказ не рассылался сразу по всем клеткам. Когда слизень наконец послушно замер, до воды оставалось не больше десятка метров.
Найл закинул ноги вбок, как будто ссаживаясь с лошади, и, барахтаясь в мешке, неуклюже встал на колени. Наконец ему удалось расстегнуть молнию и выпростаться наружу. Осклизлая поверхность слизняка, отражающая лунный свет, находилась в немолчном движении, как водная хлябь.
Найла охватило живое любопытство. Как может столь бесхитростный организм, разума в котором не больше, чем в одушевленной лягушачьей икре, действовать так, будто он на самом деле обладает и мышцами, и даже зачатками центральной нервной системы? Найл скомандовал слизню двинуться в противоположном направлении, прочь от воды. Это потребовало гораздо большей концентрации, чем приказ остановиться; голод в клетках организма (Найл сам ощущал его как некий дискомфорт в животе) притягивал к озеру. Но сила разумной воли в итоге возобладала, и слизень нехотя повиновался.
Студень всей своей массой колыхал в указанном направлении, но понять, как именно он движется, не удавалось. Была надежда, что покажет какую-нибудь ложноножку, но он, похоже, перемещался как единое целое, поочередно касаясь земли частями тела, по принципу колеса.
