Когда настойка закончилась, а снадобья убрали, она потянулась к нему, но Клоп отстранился. Булочек он теперь наелся на всю жизнь вперед. Кем-кем, а дураком себя Клоп не считал: сначала язык отчекрыжили, а теперь что?
Лекарка кормила его жиденькой кашицей из растолченного в порошок сушеного мяса и каких-то корней. Кормила с ложечки, как малое дитя.
Через три дня язык уже не казался таким огромным и помещался во рту. Тогда-то к нему и пришли, забрав на стройку.
Ради строителей-молчальников белые пограничные камни никто не откатывал: его спутники просто перешагнули через них, и все. Клоп пошел следом. Хвала Паготу, до склепа страшного старика идти не пришлось, строительство велось ближе. Он все еще боялся того места. Как раненого, его берегли. Понимали, что сил у него еще немного. Клоп подносил снизу, от тропинки, на вершину небольшие обтесанные камни, складывая в кучу. Трое угрюмых молчальников выкладывали из них круглую стену. Рядом толкли ноздреватый белый камень в порошок. К порошку добавляли яиц, молока, воды и месили раствор. Этим раствором клали кладку. Дорогой и богатый Дом выходил для дана!
Впрочем, денег у горцев и впрямь хватало. В этом он убедился в первый же день, когда его отпустили на обед. Сами строители кушали здесь же. Еду им приносили из деревни прямо на место. Вот только Клоп не мог есть эту грубую пищу, все это понимали. Ему нужно было хлебать жиденькую тюрю, что готовила Булочка. Вот и дали Клопу провожатого к границе Города мертвых. Дурни! Обратно-то на стройку он шел сам! Вот и заглянул в пару склепов по дороге, пока никто не видел. Неприкаянное золото валялось прямо у порога. А через пару дней и водить к границе его перестали. Чай, не заблудится.
Клоп заглядывал то в один, то в другой склеп, прихватывал пригоршню монет. Пока обедал у лекарки, прятал деньги в дальнем углу, прикрыв шкурами. Сколько дней так продолжалось, он не помнил. В одно утро вдруг все забегали, забрехали собаки — им, сволочам, никто языки не резал. Клоп как-то сумел спросить у лекарки, что произошло. Вместо ответа она вывела его на улицу и показала на гору вдалеке. А потом подняла лицо вверх и показала, будто воет.
«Волки, — догадался Клоп. — Волки стадо задрали. Или разогнали по окрестным ущельям».
Тогда многие горцы с собаками ушли второпях. И он решился. Они зашли обратно в дом. Когда Булочка отвернулась, он со всей силы ударил ее кувшином по голове. Кувшин разлетелся, а она рухнула ничком, не издав ни звука. Клоп достал золотые и серебряные монеты. Увязал их в узел. Вытряс из сумы лекарское барахло, оставив лишь горькую настойку. Уложил монеты. Выгреб весь порошок из сушеного мяса и корешков. Добавил все то зерно, что смог найти в комнатушке.
С уверенным видом, не глядя по сторонам, он прошел через всю деревню. Вышел из нее и скрылся за поворотом. Он шел и шел весь день, прислушиваясь и ожидая погони. Но никто не спешил ему вслед. Наконец он дошел до знакомого моста. Клоп вспомнил схватку, вспомнил свою встречу со страшным горным чудовищем и вздрогнул. Спустился под мост, чтобы наполнить пустые мехи водой. На одном из камней увидел аккуратно сложенный дорожный имперский плащ и крепкую палку, лежащую поверх. Когда-то в этом плаще щеголял Пиво, но снял его перед боем. А теперь Пиво кормит червей, как и вся остальная ватага. Только ему с Книжником и удалось вновь выкрутиться. Клоп пошарил вокруг, но больше ничего не нашел. Он запахнулся в плащ: к вечеру похолодало, и находка оказалась весьма кстати.
Крепко сжав палку, Клоп выбрался из-под моста. Чуть постоял на нем, осматриваясь. Тела горцы прибрали.
«Да, — подумал Клоп с гордостью. — В живых только мы с Книжником остались. А Арратой по-прежнему то ли раб, то ли пленник. Только я один свободен и с монетами. Только я один сумел умыкнуть горское золотишко».
Конечно, это не те горы золота, о которых мечталось. Но ему хватит. А если не хватит — он найдет нужных людей и вернется. Клоп осторожно пошевелил во рту обрубком языка. Уже почти не больно.
«Ничего, — пообещал сам себе Клоп. — За мой отрезанный язык вы мне еще заплатите. Заплатите не золотом мертвых, а своими жалкими жизнями! Вы еще узнаете мою месть! Колодезным-то горцам она не сильно понравилась — горяча больно. А дорогу к вам я запомню. Не заблужусь, если что».
Атриан
Олтер
Дядька Остах убедил меня, что мелкий гаденыш Хмутр всего-навсего фантазировал про военный поход своего отца-командующего в горы. Мол, сопляк просто так трепал языком. Врал, чтобы меня позлить. Но я-то видел, что наставник этими словами не меня успокаивает, а себя! Я притворился, что поверил. Все равно ничего не изменить. Тогда зачем нервы зря расчесывать?
Мы возвращались по опустевшим улочкам столицы провинции. Было непривычно тихо. Городской шум — неизменный спутник дневной жизни Атриана — куда-то делся. Никто не спешил навстречу, не обгонял торопливо, не перекрикивался через весь переулок, не расхваливал товар, не ругался. Город обезлюдел: оконные ставни закрыты, входные двери лавок заперты. Случилось невозможное: даже рынок примолк и не гудел привычной суетливой жизнью пчелиного улья. Весь Атриан был на арене, глазел на канатоходцев, хохотал, пил вино и пиво и наслаждался жизнью.
— Интересно, а сколько наши пайгалы заработали? — поинтересовался я.
— Это их доход за полгода, а то и за год, — словно оправдываясь, сказал Барат.
— Ты представь, сколько еще с них мытари сдерут! — добавил Йолташ.
— Ага. Эти-то кровопийцы своего не упустят! Сборы имперские, провинциальные и еще кое-кому на лапу, — неожиданно поддержал братьев наставник.
— Да я просто так спросил… — не успел я закончить фразу, как в воротах столкнулся с выходящим из имения Фраксом Хмутром. Увидев меня, он зло дернул щекой. Коротко, резко, словно на военном смотре, он поклонился и быстрым шагом прошел мимо. Я даже не успел ответить на приветствие.
— И чего это он? — задумчиво протянул я, оборачиваясь.
«Не врал Милиар, ой не врал, — подумал я. — Чую, какая-то каша заваривается. Крутенькая каша, густая».
На площади командующему Пограничной тысячей слуги подвели коня. Он лихо запрыгнул на него. Поймав мой взгляд, поджал губы, хлопнул коня по шее и умчал.
— Не любят порубежники горцев, — философски заметил Йолташ. Я давно приметил, что иногда из молчуна Йолташа нет-нет да и выглядывал задумчивый мыслитель.
— И откуда в них такая заносчивость? — пробормотал я.
Пока мы шли через весь сад к дому, то вспоминали наш недавний визит в дом Хмутров. Братья никак не могли забыть того, как охрана преградила им путь в особняк.
— Я уже готов был рубиться, — признался Остах. — Ты внутрь прошел, а эти крабы пучеглазые перед нами копьями машут!
— Точно вам говорю, кто-то из дорча у Фракса по молодости девку увел, — горячась, сказал Барат, распахивая калитку. — Вот поэтому порубежники нашего брата терпеть не могут.
