Вокруг раздавались крики, вопли. Страшный визг ударил по ушам — машинист отчаянно давил на тормоз. Казалось, он звучал несколько часов. Я дождалась, пока он не стихнет. Теперь придется посмотреть: должна же я знать, что случилось. Я попыталась успокоиться — три глубоких вдоха, три выдоха, — а потом обернулась.
Сквозь прутья забора было видно поезд. Он остановился, последний вагон стоял как раз напротив меня. Полицейским удалось обездвижить Татуированного. Тот еще дергался, хотя на него навалились трое, пытаясь утихомирить. Жука не было видно, я непроизвольно опустила глаза на рельсы, под вагоны. Полицейские, видимо, мыслили в том же направлении: некоторые шагали вдоль вагонов, заглядывали под них. Во рту у меня пересохло. «Нет, только не это», — выдохнула я.
А в дальнем конце набережной что-то двигалось, перекатывалось от куста к кусту. Сперва я подумала, что это какой-то зверек, потом пригляделась: человек на четвереньках. Жук.
Он уходил вверх по склону, вправо. Когда кусты кончились, распластался на животе и пополз по-пластунски. Я поднялась и зашагала по дороге в том же направлении. Прихрамывала, но боли даже не замечала. Не сводила глаз с Жука и вскоре поняла, что он тоже на меня смотрит. Я подняла два больших пальца, он сделал то же. Добравшись до конца набережной, он поднялся и перепрыгнул через забор.
Кто-то заорал издалека:
— Эй! А вон и второй! Держи его!
Жук бросился бежать, я тоже — ну, если только это можно было назвать бегом. Некоторое время мы бежали рядом, потом он исчез из виду, скрылся за деревянным забором. Мы снова поравнялись на переходе через пути, в нескольких сотнях метров. Он схватил меня за руку, и мы понеслись дальше, вслепую, куда глаза глядят.
22
Багажа у нас больше не было, ничто не мешало, а адреналин так и бил. Несколько изгибов и поворотов дороги, и мы оказались в городском парке. Самое то: вокруг почти никого, разве что несколько старушенций с собачками. Мы пошли по дорожке, подыскивая, где бы спрятаться. Жук постоянно гонял меня в просветы между кустами:
— Слазай посмотри, чего там!
— Сам лезь!
— Не торгуйся. Ты меньше меня. Иди, разведай.
Я раздвинула ветки и начала протискиваться внутрь.
— Такие, как ты, сто лет назад гоняли таких, как я, чистить трубы. Только потому, что я мелкая, — сказала я напоследок.
— Не, чел, сто лет назад какая-нибудь фифа, вроде той, которая нас подвозила, наняла бы нас обоих мыть ей полы, или чистить обувь, или подтирать задницу. Особенно меня. Я был бы чьим-нибудь рабом.
Я врубилась.
Тот просвет нам не подошел, но через пару минут мы обнаружили другой. Наклоняешься, подползаешь под куст с плотными, будто резиновыми листьями, а там прогалинка возле какой-то старой стены. Места достаточно, чтобы нам обоим усесться, земля сухая. Никто нас не видит. Можно передохнуть.
Мы сели рядом, прислонились спинами к стене. Только я опустила задницу на землю, как все силы куда-то ушли. Устала жутко. Я закрыла глаза.
— Курнешь?
— Не, не хочу.
Мне не хотелось ни думать, ни чувствовать, ни видеть. Не хотелось бежать и скрываться.
— Ты как там? — Голос долетел из какого-то густого тумана. Я, похоже, задремала, вот так вот, в одну минуту. А теперь открыла глаза.
— Просто устала.
Он обнял меня, притянул поближе.
— Слышала, что сказал этот гад?
— Про твою бабулю?
— Да. Я должен был его убить, Джем, возможность-то была. А я так озверел, что кинулся на него как попало. Просто забыл, что у меня есть нож, надо было вытащить и покончить с этим придурком.
— И какой бы от этого был прок? Убил бы — и что? Только вляпался бы еще сильнее.
— А плевать. Он, гад, ничего другого не заслуживает. Какое он имел право…
— Знаю. А только я рада, что ты его не убил. В любом случае…
Я чуть не сказала: «В любом случае он сегодня умрет», но вовремя остановилась. Уж всяко если Татуированному суждено умереть, он должен умереть: Жук ли пырнет его ножом, размозжат ли ему голову во время драки с полицией, попадет ли он под поезд. Я ведь помню его число, помню, что это сегодня. Нет, до конца я все равно не врубаюсь. Как оно на самом-то деле — числа все-таки моя выдумка или они реальны? Если я сама их придумала, тогда класс: можно не обращать на них внимания, менять их как захочется. Я могу остановить часы, прекратить обратный отсчет жизни Жука. С другой стороны, если они реальны, значит, с бабулей его все в порядке — ей еще жить да жить. В голове у меня все перемешалось. Ладно, как бы там ни было, успокоить Жука я могу только одним способом:
— Бабуля твоя в порядке, Жучила.
— Ты так думаешь? А я даже не знаю, жива ли она.
Я повернулась к нему лицом:
— Жук, я знаю, что она в порядке.
— Число, да?
— Да.
— А если не ты одна видишь числа? Если кто- то тоже видит, но совсем другие? Если ее число взяло и поменялось?
— Числа не меняются. — Я помедлила, еще раз проверила число Жука — да, на месте и то же самое. — Они не меняются.
— Выходит, день твоей смерти определяется в день твоего рождения. Ты это хочешь сказать?
Он пытается сбить меня с толку. Я-то хотела его немножко утешить, а он лезет с дурацкими вопросами. На которые у меня нет ответа.
— Ничего я не хочу сказать. — В голосе, помимо воли, звучала злость. — Это ты что-то такое несешь.
— Я хочу услышать это от тебя, потому что, на мой взгляд, это полная чухня.
— Что именно?
— То, что все определено заранее. Получается, что бы я ни делал, это не имеет значения, конец все равно один.
— Может, так и есть. Хрен его разберет.
— Я хотела замять разговор, но ничего не вышло.
— Так все известно заранее? Будет так, как будет?
— Не знаю.
— Бомба должна была взорваться. Этот подонок должен был избить бабулю. Но как же так, Джем? Это же несправедливо. — Он почти кричал. Снял руку с моего плеча и принялся ею размахивать, В тесном закутке он, казалось, стал еще больше.
— Конечно несправедливо.
— Все это какая-то чушь. — Его слюна попала мне на лицо. Эк он разошелся.
— Так я то же самое и говорю.
— Что?
— Вся наша жизнь — полная чушь. Полная бессмыслица. Родился, пожил, умер.
Вся моя философия в трех словах.
Это ненадолго заткнуло ему рот. Мы сидели плечом к плечу, упершись спинами в стену, скрестив руки. Правда, я сидела неподвижно, а Жук без остановки мотал головой из стороны в сторону, от этого все его тело сотрясалось, и он подталкивал меня плечом. А я ведь теперь знала, каким спокойным он может быть, когда счастлив и безмятежен, и видеть его возбуждение было мучительно. Чувствовалось — он сам не свой от волнения. И мне показалось: вина за это на мне. Захотелось достучаться до него, как-нибудь снять этот стресс.
