Джексон смотрит то на кровать, то на меня, но не двигается с места.
– Давай. Ты же этого хочешь.
– Я хочу много чего такого, что не пошло бы тебе на пользу.
– Какое совпадение. Я тоже, хотя думаю, я с тобой не соглашусь относительно того, что пойдет мне на пользу, а что нет.
Он вздыхает:
– Грейс…
– Перестань, – обрываю его я. – Пожалуйста, Джексон, не начинай. Только не сейчас, когда я слишком устала, чтобы вести с тобой спор. Мне что, все тебе разжевать? Мне нужно, чтобы ты обнял меня.
И он сдается. И вместо того чтобы спорить, ложится на подушки и обнимает меня, стараясь не беспокоить мое травмированное плечо.
Мы лежим так, молча, несколько минут, но по-настоящему я расслабляюсь и успокаиваюсь только тогда, когда он касается щекой моей макушки и осыпает мои волосы поцелуями.
– Я рада, что с нами все хорошо, – говорю я.
– Это точно. – Он смеется резким смехом. – Я тоже.
– Не надо говорить об этом вот так. Нам очень повезло.
– Глядя на тебя, не скажешь, что тебе так уж повезло.
– Глядя на тебя, тоже не скажешь, что тебе так уж повезло. Но так оно и есть. – Я делаю вдох, затем медленный выдох. – Мы могли… – Я осекаюсь, не в силах выговорить то, что у меня на уме.
– Умереть, как Лия и Хадсон? – договаривает он за меня.
– Ага. А мы живы, так что я считаю это победой.
Он с минуту молчит, потом кивает. И вздыхает:
– Да, я тоже.
– А Флинт? – спустя секунду спрашиваю я.
– Ты же не хочешь сейчас говорить об этом драконе, или я не прав?
– Прав, прав, – успокаиваю его я, водя ладонью по крепкой руке.
– Он жив, если ты об этом. И находится в лучшей форме, чем ты или я, хотя он этого и не заслужил.
– Он считал, что поступает правильно.
– Ты это серьезно? – Джексон отшатывается и бросает на меня изумленный взгляд. – Он и его дружки не раз пытались убить тебя, затем в подземелье Флинт выкинул эту штуку, еще больше усугубившую дело, а ты считаешь, что он просто старался поступить правильно?
– Да, считаю, как бы странно это ни звучало. Нет, я не говорю, что он был прав. Но я рада, что он не погиб.
– А я нет, – бормочет Джексон, легши опять. – Зря я его не убил, когда у меня была такая возможность.
Я обнимаю его так крепко, как мне только позволяет мое больное плечо.
– Думаю, на наших руках и без того уже достаточно крови.
– Ты хочешь сказать, на моих руках, да?
– Я же выразилась не так, верно? – Теперь уже я отстраняюсь от него, но только потому, что мне хочется смотреть ему в глаза, когда я буду это говорить. – Это не твоя вина. И не моя. И не вина Флинта или остальных драконов и человековолков. Во всем виновата Лия – это она измыслила тот план, и все это случилось из-за нее. – Мой голос пресекается. – Меняющие обличья рассказали тебе? Про моих родителей?
– Мне рассказал Флинт. Они с Коулом выложили Фостеру и мне все, включая причину, по которой не захотели сообщить то, что знали, ни ведьмам и ведьмакам, ни вампирам.
– Они не хотели говорить об этом с вампирами, поскольку считали, что вы, возможно, все в сговоре – один Бог ведает почему, – предполагаю я. – Но почему они ничего не сказали ведьмам и ведьмакам?
– Сама ты не ведьма, но этого нельзя сказать о твоих родных. Они решили, что, поскольку ты племянница Фостера, он не отнесется с должным вниманием к той опасности, которую твой приезд в Кэтмир представлял для них и вообще для всех.
Я закатываю глаза:
– Премного благодарна, но, по-моему, здесь, в Кэтмире, опасность грозила мне, а не исходила от меня.
– Я должен был раньше догадаться, в чем тут суть. – Вид у Джексона такой измученный.
– Может, ты обратишься к психотерапевту по поводу своего комплекса Бога? – ехидно бросаю я. – Или нам всем так и придется с ним жить?
– Ничего себе. Ты пришла в себя только пятнадцать минут назад, но за это время уже успела заявить, что я склонен к мелодраме, и обвинить меня в том, что у меня комплекс Бога. Ты уверена, что ты не зла на меня?
– Уверена, – говорю я, притянув его лицо к своему, чтобы поцеловать.
Но он вздрагивает, когда моя рука касается его шрама – как всегда, – и, черт возьми, мы пережили слишком много, чтобы это продолжалось и дальше. Я отстраняюсь от него, так и не дав нашим губам соприкоснуться.
– Что не так? – настороженно спрашивает он.
Я вздыхаю, поглаживая пальцами его подбородок.
– Я знаю, у меня нет права указывать тебе, как ты должен себя ощущать, но я хочу, чтобы ты увидел себя таким, каким тебя вижу я. Чтобы ты понял, как ты для меня прекрасен. Как ты силен и какой трепет ты можешь внушить.
– Грейс. – Он поворачивает голову и целует мою ладонь. – Тебе нет нужды это говорить. Я знаю, как выгляжу.
– То-то и оно, ты этого не знаешь! – Я крепко обнимаю его, не обращая внимания на боль в плече. – Я знаю, тебе ненавистен твой шрам, потому что эту рану нанес Хадсон и это были самые ужасные минуты в твоей жизни…
– Ты ошибаешься, – перебивает меня он.
Я воззряюсь на него.
– Насчет чего?
– Насчет всего. Мой шрам вызывает у меня не ненависть, а чувство унижения от того, что я дал этому произойти. И этот шрам я получил не от Хадсона, а от королевы вампиров. И самыми худшими минутами моей жизни были отнюдь не те, когда я убил Хадсона, а те, когда я наконец пришел в чувство на алтаре и понял, что выпил у тебя слишком много крови. Худшим был именно тот момент, а также те моменты, когда я нес тебя сюда. Эти секунды, эти минуты навсегда останутся самыми ужасными в моей жизни.
В том, что он сейчас сказал, есть столько важных моментов, что я даже не знаю, с какого из них начать. Разве что…
– Твоя мать? Это сделала с тобой твоя мать? – шепчу я, чувствуя, как меня охватывает ужас.
Он пожимает плечами:
– Убив Хадсона, я помешал ее планам. И ей было необходимо наказать меня.
– Разодрав тебе лицо?
– Нелегко сделать так, чтобы у вампира остался шрам, – наши раны заживают слишком быстро. Ранив меня и сделав так, чтобы рана зажила не сразу, она оставила на мне отметину, знак моей слабости, желая, чтобы его могли видеть все.
– Но ты же мог ее остановить. Почему ты этого не сделал?
– Я не собирался драться с моей матерью и, уж конечно, не собирался причинять ей еще большую боль, чем та, которую я ей уже причинил. – Он опять пожимает плечами. – К тому же ей надо было кого-нибудь наказать за то, что произошло, сделать кому-нибудь больно, чтобы почувствовать себя сильнее. И я решил, что лучше уж я, чем кто-то, не виноватый в том, что случилось.
