– В самом деле? – вопрошает Джексон. – Ты понимаешь, каково это – когда ты способен, взмахнув рукой, сделать вот так? – И пару секунд спустя все в комнате, за исключением кровати, на которой мы сидим, поднимается в воздух. – Или вот так? – Все с грохотом падает на пол. Одна из гитар разламывается на куски. Стекло на одной из фотографий разлетается вдребезги.
Я молчу, ожидая, когда пройдет шок, чтобы сказать что-то вразумительное.
– Возможно, ты и прав, – отвечаю я наконец. – Возможно, мне и не понять, каково это. Но я знаю – твой брат не захотел бы, чтобы ты так изводил себя из-за того, что произошло с ним.
Джексон смеется, и в его смехе звучит насмешка.
– Вполне очевидно, что ты не знаешь, каким был Хадсон. Или каковы мои родители. Или Лия.
– Лия винит тебя в смерти Хадсона? – с удивлением спрашиваю я.
– В его смерти Лия винит всех и вся. Будь у нее такая же сила, как у меня, ее ярость испепелила бы весь мир. – Он смеется опять, но теперь в его смехе звучит только горечь.
– А что твои родители? Не могут же они возлагать на тебя ответственность за то, над чем ты был не властен?
– Кто сказал, что я был не властен? У меня был выбор. И я выбрал. Я убил его, Грейс. Убил намеренно. И сделал бы это еще раз.
От его признания мне становится не по себе – а также от холодности, которой наполнен его голос. Но я достаточно узнала о нем, чтобы понимать – он всегда выставляет себя в самом ужасном, самом невыгодном свете. Джексон предпочитает видеть себя в роли злодея, даже если на самом деле он жертва, а отнюдь не злодей.
– Хадсон был первенцем, – наконец продолжает он. – Принцем, который должен был стать королем. Идеальным сыном, который после смерти стал еще более идеальным.
В его словах нет горечи, а есть только бесстрастие, благодаря которому можно легко читать между строк. Однако я не могу не спросить:
– А ты?
– Я? Определенно нет. – Он смеется. – Что хорошо. Очень хорошо. Я никогда особо не стремился стать королем.
– Королем? – повторяю я, поскольку, когда он впервые произнес это слово, я подумала, что это метафора. Своего брата он тогда назвал принцем, но теперь, когда он употребил это слово опять, по отношению к себе самому, я не могу не переспросить.
– Да, королем. – Он вздергивает одну бровь: – Разве Мэйси тебе не сказала?
– Нет. – Мне хочется спросить: «Королем чего?», но для этого сейчас, пожалуй, не самое подходящее время.
– Что ж, вот я весь перед тобой. – Он отвешивает мне шуточный поклон: – Следующий государь вампиров к твоим услугам.
– Понятно. – Не знаю, что еще можно сказать в ответ на это откровение. Кроме разве что: – Им должен был стать Хадсон, да? А поскольку он погиб, значит…
– Вот именно. – Он чмокает уголком губ в знак того, что я угадала. – Я его сменил. Новый наследник престола.
И будущий король. С ума сойти. Чем вообще занимается король вампиров? Стало быть, поэтому все и относятся к Джексону с таким почтением? Потому что он королевских кровей? Но при чем тут драконы? При чем тут ведьмы и ведьмаки?
– Однако я, разумеется, также убийца предыдущего наследника престола, – продолжает Джексон, – что среди представителей другого вида могло бы вызвать кое-какие проблемы. Но в мире вампиров сила определяется тем, что ты можешь защитить… и что ты можешь взять. Так что для того, чтобы стать самым грозным и чтимым вампиром в мире, мне пришлось сделать только одно – убить моего старшего брата.
Джексон чуть заметно пожимает плечами в знак того, что он находит все это забавным и что ему на все это наплевать.
Но я на это не ведусь.
– Но убил ты его не поэтому, – добавляю я, ибо думаю, что ему необходимо услышать от меня эти слова.
– По-моему, мы уже пришли к выводу, что мотив значения не имеет. Представление в конечном итоге становится истиной, даже когда оно неверно. – В последних четырех словах заключена боль, хотя тон, которым Джексон произносит их, начисто лишен эмоций. – Особенно когда оно неверно. Ведь историю пишет победитель.
Я кладу голову ему на плечо – это жест утешения.
– Но ведь победитель – это ты.
– В самом деле?
На это у меня нет ответа, так что я даже не пытаюсь его дать. Вместо этого я прошу Джексон сказать мне правду. Его правду.
– Почему ты убил Хадсона?
– Потому что его нужно было убить. А сделать это мог только я.
Эти слова повисают в воздухе, и я пытаюсь понять, что они значат.
– Значит, Хадсон был так же силен, как ты?
– Таких, кто был бы так же силен, как я, нет. – Нет, это не хвастовство – видно, что он чуть ли не стыдится этого факта.
– Почему? – спрашиваю я.
Он опять пожимает плечами:
– Генетика. Каждое новое поколение прирожденных вампиров сильнее того, которое предшествовало ему. Разумеется, из этого правила бывают исключения, но чаще всего получается именно так. Вот почему нас так мало – полагаю, природа сохраняет равновесие. И поскольку мои родители происходят из двух наиболее древних семей и сами обладают неимоверной силой, неудивительно, что, когда они сочетались браком, их потомство…
– …может в прямом смысле слова сотрясать землю.
Он улыбается – впервые с момента начала этого разговора.
– Да, что-то в этом духе.
– Права ли я буду, если выскажу предположение, что Хадсон не очень-то ответственно пользовался своей силой?
– Так ведут себя многие молодые вампиры.
– Это не ответ. – Я поднимаю бровь и жду, чтобы он посмотрел на меня. Это занимает больше времени, чем следовало бы. – А вот ты кажешься мне очень ответственным.
Он выгибает брови и демонстративно обводит взглядом разгром, который учинил в своей спальне.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Понимаю. Хадсон… – Он вздыхает: – У Хадсона были грандиозные планы. Он всегда старался дать вампирам больше денег, больше силы, больше власти, что само по себе нельзя счесть чем-то плохим.
Меня так и подмывает не согласиться. Ведь если ты намереваешься заполучить больше силы, денег и власти, ты должен откуда-то это забрать. А история показывает, что при отъеме любой из этих трех вещей с людьми, у которых ее отнимают, обходятся не слишком гуманно.
– Но где-то на пути следования этим планам он сбился с пути, – продолжает Джексон. – Он был так занят тем, чего мог бы достичь, и тем, как этого можно было достичь, что ему не приходило в голову остановиться и поразмыслить, стоит ли вообще добиваться этих целей.
Я пытался убедить его сдать назад, прислушаться к голосу разума, но поскольку Лия и моя мать продолжали лить ему в уши всю эту хрень о том, что он, мол, Избранный, достучаться до него стало невозможно. Никто уже не мог заставить Хадсона понять, что его представление о явном предназначении… неприемлемо, особенно потому, что эти его планы включают в себя… – Голос Джексона затихает, с минуту он продолжает молчать, и взгляд у него делается такой, словно мыслями он сейчас далеко, в другом времени и в другом месте.
