В жарком городе мертвых обряжают быстро. В карете приехал Колл, обезумевший от горя. Миза спустилась из комнаты, где сидела рядом с телом, и Колл отправил помощника, чтобы открыли фамильный склеп. Промедлений быть не должно. Горе обернулось яростью, когда Колл узнал, кто виновен в смерти Мурильо.
– До первой крови Видикасу недостаточно. Он любит убивать – и в других обстоятельствах уже был бы на пути к Высокой виселице. Будь прокляты эти древние дуэльные законы! Пора запретить дуэли… я обращусь к совету…
– Это не пройдет, – сказал Крупп, покачав головой. – Коллу это известно так же хорошо, как и Круппу.
Колл застыл, словно загнанный в угол.
– Ну где Раллик? – прорычал он.
Вздохнув, Крупп наполнил доверху предпоследний кубок и протянул его Коллу.
– Крупп полагает, что Раллик скоро придет. Такой сегодня день – нескончаемый; заснет ли кто-нибудь сегодня ночью? Крупп уже дрожит от надвигающегося одиночества. А вот и Раллик.
Они увидели, как Ирильту качнуло к убийце, и она чуть не рухнула в руки Раллику. Изумленный Раллик быстро помрачнел, когда она заговорила; ее голос был еле слышен, поскольку она прижалась лицом к его плечу – но он разобрал достаточно.
Раллик поднял глаза и посмотрел на Круппа, на Колла.
В зале больше никого не осталось – гнетущая атмосфера прогнала даже самых бесчувственных пьяниц. Салти и Чад, новый повар, стояли в дверях кухни, Салти тихо всхлипывала.
Крупп наполнил последний кубок и снова уселся спиной к залу. Колл рухнул на соседний стул и пил вино с легкостью алкоголика, возвращающегося к своей губительной страсти, но Крупп не зря выбрал это вино – его крепость была обманчивой: вкус алкоголя, набор тонких специй и ничего более. Однако Крупп понимал, что это лишь временная мера. Он хорошо знал Колла и понимал, какой эгоистичный круг жалости к себе обнимает этого человека, знакомо ухмыляясь, словно старая губительная любовница. И широко распахивает руки, чтобы снова обнять Колла, – впереди его ждут тяжкие дни и ночи.
Раллик наконец присоединился к ним и, не садясь, взял кубок.
– Крокус должен быть здесь, – сказал он.
– Он был, но ушел.
Колл замер.
– Ушел? Что, Мурильо так мало значит для него, что он просто ушел?
– Он отправился, – сказал Крупп, – искать Горласа Видикаса.
Колл выругался и поднялся.
– Дурачина! Видикас порежет его на кусочки! Раллик…
Убийца уже поставил кубок на столик и направился к выходу.
– Стоять! – рявкнул Крупп таким тоном, какого никто еще не слышал – по крайней мере от Круппа. – Оба! Раллик, возьми кубок. – Теперь Крупп и сам поднялся. – Память о нашем друге, вот за что мы выпьем. Давайте. Раллик, ты не догонишь Крокуса, не успеешь. Послушайте Круппа, вы оба. Во мщении нельзя торопиться…
– Так Раллик должен позволить Видикасу убить еще одного нашего друга?
Крупп повернулся к убийце.
– А в тебе, Раллик Ном, тоже нет веры?
– Дело не в этом.
– Сделанного не воротишь. Он уже отправился по этому пути. Ты же сам видел, не так ли? У таверны.
Колл потер лицо, словно пытаясь нащупать онемение, которое должно было наступить от вина.
– Если Крокус действительно…
– У него теперь новое имя, – вмешался Раллик, все-таки кивнув. – И он его честно заслужил.
– Да – Резчик, – сказал Крупп.
Колл поглядел на одного, на другого и откинулся на стуле. Он вдруг постарел на сотню лет, плечи поникли; он потянулся за бутылкой и наполнил кубок.
– Будут последствия. Видикас… не один. Ханут Орр, Шардан Лим. Что бы ни случилось, будет шум… Нижние боги, это будет заваруха.
Раллик хмыкнул.
– Ханут Орр и Шардан Лим. Я встану у них на пути, когда придет время.
Глаза Колла вспыхнули.
– Резчик ушел. Ладно. Мы можем об этом позаботиться… ты можешь, я имею в виду. Я-то бесполезен – как и всегда. – Он откинулся на спинку стула – стул затрещал – и огляделся. – Да что с этим вином? Оно не действует.
– Мурильо, – сказал Крупп, – не понравилось бы, если бы ты стоял пьяный, когда его понесут в склеп. Чти его память, Колл, сейчас и впредь.
– Отвали, – последовал ответ.
Тыльной стороной затянутой в перчатку ладони Раллик Ном крепко ударил Колла по лицу, заставив отшатнуться. Колл в ярости потянулся к богато украшенному ножу на поясе. Оба мужчины вскочили, пожирая друг друга глазами.
– Прекратите!
Бутылка разбилась о пол, залив вином ноги Коллу и Раллику. Оба повернулись к Мизе, и она прорычала:
– Давай, Колл, пей и захлебнись! А остальные пока пусть проявят уважение и отнесут его в склеп – телега гробовщика уже здесь. Пора настала – не для вас, а для него. Для Мурильо. Вы прожуете этот день, и уж он вас никогда не оставит. И – Худов дух – я тоже.
Колл опустил голову, сплюнул кровь и сказал:
– Ладно, давайте. Ради Мурильо.
Раллик кивнул.
Ирильте за стойкой вдруг стало плохо. От рвотных звуков и кашля все замолчали.
Колл выглядел смущенным.
Крупп положил ему руку на плечо. И советник тут же заплакал – так горько, что смотреть на него было невозможно, не разорвавшись на части. Раллик отвернулся, закрыв лицо руками.
Живые скорбят не вместе. Каждый скорбит в одиночку, даже если все оказались в одном месте. Горе – самое одинокое из чувств. Горе разобщает людей, и любой ритуал, любой жест, любое объятие – безнадежная попытка преодолеть это разобщение.
Ничто не помогает. Формы крошатся и рассыпаются.
Столкнуться со смертью – значит остаться одному.
Как далеко может забраться потерянная душа? Хватке казалось, что она сначала очутилась в далеком замороженном мире, пробираясь в глубоком – по бедра – снегу; вокруг завывал пронизывающий ветер. То и дело она падала, и жесткий наст царапал кожу – Хватка была голой, кончики застывших пальцев почернели. Почернели и пальцы ног, и ступни; кожа потрескалась, лодыжки распухли.
Два волка шли по ее следу. Непонятно, откуда она знала это, но знала. Два волка. Бог и богиня войны, Волки Зимы. Они выслеживали ее, как соперницу, – но она ведь не Взошедшая и уж точно не богиня. Когда-то она носила торквесы, присягала Тричу – и теперь это было ее клеймо.
Войны не может быть без соперника, без врага – это так же верно в царстве бессмертных, как и среди смертных. Пантеон всегда отражает природу бесчисленных аспектов. Его грани несут безошибочную правду. Зимой война – это безжизненный холод мертвой плоти. Летом война – гниющая куча, окруженная тучами мух. Осенью поле битвы засеяно мертвыми телами. Весной война всходит заново на тех же полях – на плодородной почве.
