Овраг с трудом открыл то, что считал глазом. Своим глазом. Драконус, стоя над слепым тисте анди, Кадаспалой, нагнулся и приподнял визжащее создание за тощую шею.
– Проклятый дурак! Ничего не выйдет, не видишь, что ли?
Кадаспала только захрипел в ответ.
Драконус еще мгновение хмурился на тисте анди, а затем снова швырнул его на груду тел.
Овраг хрипло рассмеялся.
Драконус пронзил Оврага гневным взглядом и сказал:
– Он пытался создать здесь проклятого бога!
– Который будет говорить, – отозвался Овраг, – моими устами.
– Нет, не будет. Не попадись в эту ловушку, маг. В этом месте ничего не создашь…
– Какая разница? Мы все скоро умрем. Пусть бог откроет глаза. Моргнет раз-другой, а потом подаст голос… – Овраг снова засмеялся. – Первый крик, он же последний. Рождение и смерть – а между ними ничего. Есть ли что-нибудь трагичнее, Драконус? Хоть что-нибудь?
– Драгнипур – ничья не утроба, – сказал Драконус. – Кадаспала, это просто клетка. Чтобы содержать Тьму внутри, а Хаос снаружи. Последний, отчаянный барьер – единственный дар, который мы могли предложить. Врата, уставшие от странствий, должны найти дом, убежище – крепость, пусть даже из плоти и костей. Этот орнамент, Кадаспала, должен был противостоять Хаосу – две несовместимые силы, ведь мы говорили…
– Не выйдет! – Слепой тисте анди извивался у ног Драконуса, как червяк на крючке. – Не выйдет, Драконус, – мы были идиотами. Безумием было думать, было безумием думать, безумием думать… отдай мне этого ребенка, это чудесное творение, отдай…
– Кадаспала! Орнамент – и ничего более! Только орнамент, будь ты проклят!
– Неудача. Провалы, разбитые на неудачи. Провал, провал, провал. Мы умрем, умрем, умрем, умрем!
Овраг слышал топот марширующей вдогонку армии: громовые шаги, звенят и шумят копья и штандарты, словно шелестящий под ветром тростник. Бесчисленные рты орут боевые песни – все разные – и создают какофонию войны, шум свирепого безумия. Ничего ужаснее Оврагу слышать не доводилось – ни одна армия смертных не могла бы погрузить душу в подобный ужас. И надо всем бушевало небо, ядовито-серебристое, бурлящее, пронизанное ослепительными вспышками приближающегося опустошения, спускающееся все ниже – и когда оно ударит, армия бросится в атаку. И сметет всех нас.
Овраг огляделся одним глазом – и тут понял, что глаз все еще закрыт, а может, и глаза-то никакого не осталось, а все, что ему привиделось, было выколото черными чернилами на внутренней стороне века. Глаз бога? Глаз орнамента? Как это я вообще могу видеть?
Драконус стоял, глядя в ту сторону, откуда они пришли, забыв про извивающуюся у его ног фигуру.
Такая уверенная воинственность, такая героическая поза достойны быть увековеченными в бессмертной бронзе. Героизм требует позеленевших памятников – в доказательство многих веков, прошедших с тех пор, как доблестные силы еще существовали в мире – в любом мире, неважно каком; подробности не важны. Статуя объявляет, что величия больше нет, достоинство пропало.
Цивилизациям важно, чтобы герой умер, прежде чем его чествовать. Доблесть принадлежит мертвым, а не живым. Все это знают. Живут с этим бесконечным падением порочного нынешнего века. Наследие проматывается, как и все, что досталось даром.
Овраг смотрел на Драконуса, который вдруг потемнел, расплылся и странным образом поблек. Овраг ахнул, и в тот же миг Драконус снова стал прежним.
Так мало осталось от разума, от того, что можно назвать личностью, и моменты просветления сокращались. В этом состоит ирония: хаос настиг его, только чтобы найти его исчезнувшим?
Драконус вдруг присел на корточки перед Оврагом.
– Послушай меня. Он сделал тебя узлом… ты должен был стать глазами бога… нет, его разумом… этот орнамент на твоей коже…
Овраг удивленно хрюкнул.
– В начале каждой души – одно слово. Он написал это слово – на мне. Идентичность – только орнамент. Начальная форма. Мир – жизнь и опыт – это Кадаспала, гравирующий и гравирующий все мелкие детали. И к концу жизни кто может узнать то первое слово?
– Тебе по силам, – сказал Драконус, – разорвать орнамент, Овраг. Держись хоть за часть себя, держись крепко – она может тебе понадобиться…
– Нет, она может понадобиться тебе, Драконус.
– Не может быть бога-младенца. Не может быть – в этом кошмаре, разве не понимаешь? Это будет жуткое, ужасное создание. Кадаспала безумен…
– Да, – согласился Овраг, – к сожалению, совершенно безумен. Плохое начало, плохое.
– Держись, Овраг.
– Это просто слово.
Драконус вгляделся в нарисованный глаз. Потом поднялся, подобрал цепи и ушел – Овраг не видел куда.
Кадаспала подполз поближе.
– Он хочет только сбежать, сбежать, сбежать. Но ты, но ты, но ты – главный узел, узел. Узы крепки! Никому не сбежать. Никому не сбежать. Никому не сбежать. Спокойно жди, спокойно жди, пока он не проснется, проснется, и он проснется. Мой ребенок. Понимаешь, слово это слово, это слово. Это слово – «убить».
Овраг улыбнулся. Да, он знал это. Знал.
– Жди, милый узел. Жди, жди, жди. Все обретет смысл. Все. Обещаю, обещаю, я обещаю, правда, обещаю – ведь я видел будущее. Мне известно, что грядет. Мне известны все планы. Ее брат умер, а он ведь не должен был, нет. Нет, не должен был. Я делаю это для нее, для нее, для нее. Только для нее.
Узел, я делаю это для нее.
«Убить, – подумал Овраг, кивнув. – Убить, да, я понимаю. Понимаю. Да. Убить ради нее». И оказалось, что само это слово, да, само слово умеет улыбаться.
Даже когда пепел сыплется с небес.
Под россыпью звезд Наперсточек стояла у дороги, поджидая фургон. Даже в темноте было видно, что починили ее кое-как; странный экипаж колыхался и трясся. Гланно Тарп примостился на высоких козлах, широко растопырив забинтованные ноги; лошади мотали головами, прижав уши и выпучив глаза.
По бокам фургона шли люди. Маппо и Остряк – слева, Рекканто Илк, Валуны и мерзкий Картограф – справа. Мастер Квелл, видимо, сидел внутри.
Фейнт что-то еле слышно пробурчала и поднялась на ноги.
– Поднимайся, сладкая, приехали, наконец.
В городке, известном как Предел Напасти, в полулиге от них, не горел ни один огонек.
Наперсточек подошла к Остряку.
– И что там случилось?
Он покачал головой
– Тебе правда лучше не знать, ведьма.
– Ну вот какого яггутам вообще жениться? – спросил Рекканто, бледный, как луна. – Нижние боги, как сказал бы Гланно, это ж был самый недопутевый и беспузырчатый спор, какой я в жизни видал! И он был в полном разгаре, когда мы оттудова усвистели.
