К югу от западного отрога Гадробийских холмов одинокий человек в кольчуге останавливается: он увидел наконец голубое свечение – неугомонное сердце великого, легендарного города.
Даруджистан.
За три лиги к западу от него еще три странника глядели на то же свечение, и в глазах одного – невидимо для спутников – сверкают такой ужас и такая боль, которых не вынесла бы душа послабее. Рука в перчатке то и дело тянется к обтянутой кожей рукояти меча.
Он повторяет себе, что отмщение приносит покой, но и сам этому не очень-то верит. За ждущим его городом – будущее, громадное ничто, пустота, которую, как он уверен, он никогда не увидит и уж точно в нее не попадет.
И все же, при всей бурлящей силе воли этих путников, не они – причина густой, осязаемой ночной тишины.
Меньше чем в лиге к северу от этих трех путников, на гребне холма, семь Гончих выстроились в ряд, не сводя зловещих глаз с сияния города.
Эти звери могут ощутить биение сердца кролика в полулиге от себя, так что они ясно слышат, как звенит двенадцатый колокол, провозглашая полночь в городе Даруджистане.
И семь Гончих, как одна, задирают тяжелые головы и начинают выть.
Звезды над головой рассыпались сверкающими искрами. Верховный король замирает на полушаге, и древняя, гордая кровь внезапно стынет в его жилах. Впервые за все путешествие Каллор чует страх.
Погром, задрав длинную морду, шарахается в сторону. Самар Дэв, чтобы не рухнуть с коня, отчаянно вцепляется в Карсу и чувствует, как внезапно напряглись все мышцы громадного воина.
Впереди Путник останавливается, сгорбившись, как будто близкий вой бьет его в спину. Затем встряхивается и идет дальше.
Похожий на жабу демон на карнизе ворот, выходящих на южную равнину, задирает голову, навострив ушки.
Вой постепенно затихает, и демон успокаивается.
Хотя теперь, наконец, может слышать поднимающийся от самой земли далекий топот тяжелых лап, пронзающий дрожью кости.
Все ближе, все ближе.
В городе за Чиллбайсом ясно звенел двенадцатый колокол. Очередной сезон большого фестиваля почти закончен. Еще один день посвящен Геддероне. Еще одна ночь в завершение бессмысленного празднества.
Танцуй, танцуй.
Ведь каждому известно: все, что ты видишь сейчас, продлится… э… вечно!
Глава двадцать первая
Мой друг это не то место,
Срезанные цветы брошены на тропинку,
И лунный свет блестит
На крови стеблей.
В навсегда потерянный день
Я видел, как черная оса пронзила
Паутину и упавший паук
Был пойман на лету.
Шаги не оставляют следов
За гневным голодным существом,
Ты можешь только лежать и мечтать,
Что она легко коснется земли,
И легким вздохом унесется, танцуя,
Спрячется под листьями,
А охотник кружит, прислушиваясь,
Но пусть не найдет добычу.
Мой друг, это не твое лицо,
Такое бледное и безотрадное,
Когда лунный свет упал и застыл
Холодным серебром на поляне.
Вспомни навсегда потерянный день,
Вглядись в ночь, где все не так,
В растянутой пустой паутине завывает ветер
В струнах несуществующих песен.
«Старому другу» (песня) Рыбак
Подробно об изумлении, но уж точно немногословно о горе. Представьте дровосека, стоящего с топором в руке перед лесом. Вот сейчас он шагнет вперед. А теперь представьте первый ряд деревьев, вцепившихся корнями в землю, беспомощных перед грядущим.
Ручеек у корней не забурлит. Теплые солнечные лучи на листьях не полыхнут ослепительным пламенем. Размеренный спокойный мир не изменится. Ничего не поделаешь. Дровосек размеренно и равнодушно машет сверкающим топором и не слышит хора протестующих криков.
Бесполезная фантазия? Для кого-то, даже для многих, именно так. Но знайте вот что: сочувствие – не игра.
Повернем время вспять. Начинает смеркаться, хотя пока еще достаточно светло. Одинокий всадник выезжает на гребень холма над горняцким лагерем. Здесь, наверху, еще светит солнце. Золотистая пыль и не думает оседать. В темной яме внизу снуют туда-сюда люди.
Наконец, его заметили. На тропу поднимается старик. Посыльный спешит к главному зданию, примостившемуся на холме отработанной породы.
Начинается.
– Еще один гость? Явился за мальчиком? Да что такого особенного в этом проклятом мальчишке? – Горлас Видикас не ждал ответа на свои вопросы, тем более что гонец, посланный горным мастером, и не мог много объяснить. Горлас Видикас поднялся, завернулся в плащ, взял перчатки из тонкой оленьей кожи и вышел. Его ждет удовольствие убить еще одного дурака? Хорошо бы.
Это будет старый надутый ублюдок Колл? Это было бы идеально; и кто знает, возможно, призрак госпожи Симтал воспрянет при последнем вздохе Колла и взвоет с восторгом от этого идеального мщения, от долгожданного завершения низкого предательства на ее последнем празднестве. Разумеется, этим должны бы заниматься Тюрбан Орр и, пожалуй, Шардан Лим, но Горлас отнюдь не против был бы получить нежданную награду за убийство хотя бы двух старых заговорщиков.
Смерть Колла еще и освободит место в Совете. От этой мысли Горлас улыбнулся, поднимаясь по деревянным ступенькам к месту, где гребень холма изгибался – прямо над главным зданием. Скромный Вклад предложит и собственную награду, рядом с которой благодарность Ханута и Шардана покажется нищенской милостыней. Перед Горласом вдруг возник странный образ: полдюжины нищих – попрошаек или похуже – собрались в каком-то заброшенном здании и, сидя на сырой земле, делят жалкую краюху грубого хлеба и заплесневелую головку сыра. И Горлас, присутствуя неким невидимым призраком, почувствовал, что круг нищих… неполон.
Кого-то не хватает. Кого?
Он встряхнулся, прогоняя видение, и увидел, что остановился перед площадкой и держится рукой за перила. В последний момент, перед тем как видение окончательно растаяло, он словно уловил какую-то вспышку: труп, качающийся под толстым суком, лицо повернулось к Горласу – и пропало.
Во рту у Горласа пересохло. Неужели какой-то бог или дух послал ему это видение? Если и так, то вышло очень неудачно, потому что Горлас ничего понять не мог.
