Но вот вам невидимая миру правда. Его мать умерла восемь дней назад. Он сидел перед пустым креслом; в мозгу что-то сломалось и заперло его в этих днях и ночах. Он смотрел, мыл, одевал. Делал, все что нужно, в моменты отчаянной заботы и любви, и снова смотрел; а свет в ее глазах погас, и она не подавала виду, что слышит хоть слово из тех, что он говорил, – слов любви и благодарности.
Заперт. Потерян. Не ест, не делает совсем ничего.
Рука Худа погладила его по лбу, и он повалился в кресле, и душа матери, все время тоскливо парившая в этой жуткой комнате, бросилась к нему – в вечное объятие.
Порой при виде истинного спасения влажнеют глаза.
Аваб Тенитт в своих фантазиях представлял себя в постели с малолетками. Такого еще не было, но скоро будет. А пока он пристрастился обвязывать веревкой шею – как петлей виселицы – и мастурбировать под одеялом, пока ничего не подозревающая жена драит тарелки на кухне.
Сегодня узел затянулся намертво. И затягивался все туже и туже, сколько Аваб ни боролся с ним, и когда он кончил, кончилась и жизнь.
Жена вошла в комнату, измотанная, с руками, покрасневшими и растрескавшимися от тяжелой домашней работы; на языке уже вертелись хлесткие слова в адрес никчемного мужа – и тут она замерла и уставилась на петлю. Посиневшее и посеревшее лицо мужа раздулось до неузнаваемости; и с ее плеч словно свалилась свинцовая гора.
Пусть псы на улице воют всю ночь. Пусть бушует пожар. Она свободна, и ее жизнь отныне принадлежит только ей и никому другому. Отныне и навсегда.
Через неделю сосед встретит ее на улице и расскажет друзьям, как внезапно Ниссала похорошела и словно наполнилась жизненной энергией, помолодев на много лет. Так засохший цветок внезапно оживает и распускается под теплыми лучами солнца.
И две старые сплетницы замолкнут, охваченные одинаковыми темными и сладкими мыслями «а вдруг» и «неужели» – такие мысли придают вкус жизни и дают тему для нескончаемых разговоров.
А десятки детишек останутся невинными немного дольше, чем могло бы быть.
Вдова Леббил обычно была весьма разумной женщиной. Но случалось, что тихое спокойствие сменялось бешенством, намного превосходящим пустяковую причину. Одно и то же ввергало ее в дикую ярость, каждый раз одно и то же.
В квартире у нее над головой жил Жирный Саборган, и каждый вечер в одно и то же время – когда приличным людям полагается спать, хотя честно говоря, кто же уснет в такую безумную ночь, когда пьяная гулянка на улицах переходит все пределы, – Саборган начинал бегать туда-сюда и по кругу.
Кто уснет под такой грохот?
И вдова вылезла из постели, застонав от боли в бедре, взяла трость и, встав на шаткое кресло, принялась стучать в потолок. Голос у нее был слишком тихий, слишком хрупкий – толстяк и не услышит, если она будет кричать. Только трость помогает. И вдова знала, что он слышит, точно слышит, вот только меняет ли это что-нибудь?
Нет! Ровным счетом ничего!
Так просто невозможно. Невозможно!
Бам-бам-фррр-бам-фррр-бам – она стучала и стучала, руки болели, плечи сводило судорогой. Стучала и стучала.
Саборган наверняка слышал протесты вдовы, но, увы, был погружен в свой собственный мир: он танцевал с Белокурой Императрицей, явившейся к нему в комнату, несомненно, из какого-то другого мира; музыка, наполнявшая его голову, была так сладка, так волшебна, а ее руки были нежны, словно голубки, и он старался держать их как можно бережнее своими толстыми неуклюжими пальцами. Мягкими хрупкими руками Императрица вела его туда-сюда, так что он еле сохранял равновесие.
Белокурая Императрица была совершенно реальна. Она была младшей демоницей, приговоренной служить в этом древнем доме на краю Гадробийского квартала. С самого начала на нее было наложено единственное заклятие – наложено какой-то древней ведьмой, мертвой вот уже триста лет.
Белокурая Императрица обязана была убивать тараканов в этой самой комнате. За долгие десятилетия действовавшие ограничения ослабевали, предоставляя совершенно безумной демонице свободу импровизации.
У этого смертного были великолепно громадные ступни, и когда они танцевали, он закрывал глаза и тихонько плакал, а она направляла его ступни на тараканов, бегающих по грязному полу. Шаг – хрусть, шаг – хрусть, получите! Вот большой – дави! Хрусть – пятно, хрусть – пятно!
В этой одинокой – не считая перепуганных тараканов – комнате царило чистое, безграничное веселье, восхитительное удовольствие и сладкая любовь.
Все рухнуло в тот же миг, что и пол. Гнилые балки, доски и толстый слой штукатурки обрушились на вдову Леббил; она умерла и от рухнувших на нее обломков, и от непомерного удивления.
Бедному Саборгану, упустившему руку визжащей Императрицы, в анус внезапно воткнулась трость – ох, даже рассказывать об этом нельзя без содрогания! – это было смертельное проникновение. А сама Императрица… раз комната пропала, то Императрица наконец была вольна отправиться домой, во владения Тараканьих Царей (ну, ладно, это пузатый коротышка выдумал на ходу. Простим?). Как знать, куда она исчезла? Точно можно сказать только то, что она танцевала всю дорогу.
Неясный грохот обрушившегося пола в многоэтажном доме где-то над головой остался незамеченным для Сэбы Крафара, магистра Гильдии убийц, который пробирался по подземному ходу к своему укромному гнездышку.
Неужели катастрофы никогда не кончатся? Все началось с проклятого культа Раллика Нома, а потом, не успела осесть пыль, нарисовался первый большой контракт против самых воинственных, злобных содержателей гостиниц, каких можно представить. А следующий?
Он подозревал, что остался в живых один. Он оставил арбалетчиков прикрывать отход – и никто его не догнал; а теперь, когда взрываются одна за другой подземные пещеры – хранилища газа, он оказался в заброшенном царстве туннелей, бежал, кашляя от пыли, которая разъедала глаза.
Все пропало. Разрушено. Он уничтожил всю проклятую Гильдию.
Все придется начинать сначала.
И это его порадовало. Да, он все создаст заново – наследовать нечего. Новая структура. И даже новая философия.
Какие возможности…
Он ворвался в свой кабинет и уперся руками в изрезанную поверхность стола. А потом нахмурился, увидев рассыпанные свитки и разбросанные по полу документы… что это, во имя Худа?
– Магистр Крафар?
Голос заставил его повернуться.
К стене у двери прислонилась спиной женщина. Рядом с ее левой ногой упирался стрелой в утрамбованный пол взведенный арбалет. Руки она сложила на груди.
Сэба Крафар нахмурился.
