Никогда прежде Аномандр Рейк не пользовался этой магией. Сдерживать ее было актом милосердия для любого, кто ее наблюдал, кто мог понять ее значение.
Но сегодня ночью у Аномандра Рейка на уме было другое.
Цепи дыма, цепи, цепи и цепи заполнили всю ширину улицы, тянулись вверх и вниз, расползались по боковым улицам и переулкам, за ворота усадеб, заползали под двери и в окна. Забирались по стенам.
Ломались деревянные преграды – двери и брусья, ворота и оконные рамы. Камни трескались, кирпичи разлетались осколками. Стены качались. Здания стонали.
Он шел дальше, и цепи туго натягивались.
Пока не требуется сверхъестественных усилий при каждом шаге. Пока не нужно раскрывать нужные силу и волю.
Он шел дальше.
По всему осажденному городу маги, ведьмы, волшебники и колдуны зажимали уши, зажмуривали глаза, спасаясь от невыносимого давления. Многие падали на колени. Другие шатались. А некоторые сворачивались на полу в клубок; мир стонал.
Бушующие пожары задыхались, захлебывались.
Вой Гончих стихал, словно прижатый тугим клапаном.
Сестры-близнецы в покрытой коркой застывшей магмы яме замерли, забыв о намерении выцарапать друг дружке глаза. Среди густых туч ядовитых испарений, по колено в магме, как в жидких нечистотах, сестры медленно подняли головы.
Словно принюхивались.
Драгнипур.
Драгнипур.
Из Усадебного квартала, через вдающийся в него клином Даруджийский и через другие ворота – на главный проспект Озерного квартала, идущий параллельно береговой линии. Дойдя до прямого, ровного участка, Сын Тьмы остановился.
В четырех улицах от него, на той же широкой дороге Худ, Владыка Смерти, вгляделся в серебряногривую фигуру, которая, казалось, помедлила, но лишь одно мгновение, и продолжила путь.
Худ чувствовал беспокойство, однако шел дальше.
От силы этого меча дух захватывало даже у бога. Дух захватывало.
Он ужасен.
Размеренными шагами двое сближались.
Гончие замолкли. Дым после утихших пожаров стелился по земле, судорожный свет голубых фонарей был еле виден. Пронзая черные тучи, кружили Великие Вороны – появлялись и исчезали; и за несколько мгновений до того, как две фигуры на дороге сблизились, громадные птицы начали рассаживаться по крышам домов, выходящих на улицу, рядами, целыми стаями десятками – и сотнями.
Они здесь.
Чтобы наблюдать.
Узнать. Убедиться.
А возможно, покормиться.
Между ними осталось три шага. Худ замедлился.
– Сын Тьмы, – сказал он. – Я обдумал…
Мелькнул меч, яркой дугой ударил Владыку Смерти в шею и прошел насквозь.
Голова Худа крутнулась в разрезанном капюшоне, а тело, потерявшее голову, качнулось назад.
С тяжелым хрустом голова бога упала на булыжники, перекатилась на одну щеку, выпучив безжизненные глаза.
Черная кровь хлынула из обрубка шеи. Еще шаг назад, ноги подогнулись, Владыка Смерти упал на колени, а потом сел.
Перед мертвым богом Аномандр Рейк, с искаженным лицом, пытался устоять на ногах.
Необычайный груз, навалившийся в этот момент на него, был невидим взгляду смертного, его не видели даже тысяча Великих Воронов, рассевшихся вдоль улицы. Но груз этот был невыносим.
Сын Тьмы, с Драгнипуром в руке, согнулся, как старик. Острие меча, скользнув, уперлось между четырьмя булыжниками. Аномандр Рейк оперся на меч, напрягая мышцы слабеющих ног – нет, этот груз не удержать.
И он осел перед мечом, ухватившись руками за перекрестье рукояти, и уперся лбом в Драгнипур – только этим он отличался от бога напротив.
Они сидели на коленях, как зеркальные отражения.
Один опирался на меч, прижавшись лбом к блестящему, окутанному дымом клинку. Второй, обезглавленный, положил ладони на бедра.
Один мертв.
Второй, в этот миг, совершенно… беспомощен. Птицы все заметили.
Птицы быстро приближались.
А ночь… ночь едва перевалила за середину.
Глава двадцать вторая
В конце пути я встретил его, и он спросил:
«Видишь ли ты, что увидеть хотел?»
И этот вопрос птицей на волю взмыл.
Как будто из-под камней взлетел
Мыслью – что злой рок мне сулил.
В пыли скривился он, от боли страдая.
«Ты видел только то, что желал?»
И я посмотрел на пятна, где кровь живая
Пролилась за то, что получал, что отдавал,
Словно о скорой панихиде объявляя.
«Нет, – сказал я. – Не таким представлялся мне ты».
Мой враг был, как надежда, юн и, как любовь, верен.
«Как море под солнцем, блестят начищенные щиты,
И увядающая доблесть привела меня к потере,
К смерти ведут надежды и мечты».
Изрек он: «Ты не можешь воевать против того, кем был,
А я убить того, кем стану когда-то, не могу.
Наш враг – мятущаяся надежда без крыл,
Твои воспоминания и тропы, по которым я побегу.
Мы – те, кто посеял сожаления и надежду убил».
«Солдат в последний день жизни» (фрагмент) Дес’Бан из Немила
Они не останавливались на ночевку. Глядя на север, на бледное свечение города, на красные вспышки, Путник шагал как одержимый. Порой Самар Дэв, выехав с Карсой на очередной пригорок и глядя на далекий пожар, боялась, что Путник догонит их и нападет. Зарубит обоих мечом. Чтобы забрать Погрома и пустить его вскачь в Даруджистан.
В городе происходило что-то ужасное. Самар Дэв не могла унять дрожь. Казалось, череп трещит от невыносимого давления, которое усиливалось с каждым шагом. Ее лихорадило, ныл живот, во рту пересохло, и она обхватила мускулистый торс Карсы Орлонга, как мачту на корабле, попавшем в шторм. Карса уже давно ничего не говорил, а ей не хватало смелости нарушить мрачное молчание.
Уже меньше лиги оставалось до вспышек и грохота города.
Когда Путник поравнялся с ними, он их словно не заметил. Он что-то бормотал себе под нос. Неясные доводы, еле слышные возражения, обрывки странных, бессвязных фраз – он как будто пытался найти оправдания тому, что сделал, или тому, что собирается сделать. Иногда получалось, что он имеет в виду и то, и другое. Будущее мешалось с прошлым в водовороте вокруг измученной души. Самар Дэв не могла слушать.
