Давление нарастало, упираясь в ее защитную стену. Самар Дэв ощущала трещины в стене, струйки пыли. Идя по следу Путника, она поняла, что воин шагает прямо к узлу этой силы.
На языке она ощутила горький привкус страха.
«Нет, Путник, нет. Передумай. Прошу тебя, передумай».
Но он ведь не передумает? Нет. Не может. «Обреченность обреченных… да, неуклюже звучит, но все же… как еще сказать? Сила неизбежности, вольная и невольная, ненужная и неумолимая. Обреченность обреченных».
Они шли по городу, охваченному кошмаром, в призрачном свете умирающей луны. Путник словно тянул цепи, и к этим цепям были прикованы Карса Орлонг и Самар Дэв. Да и сам Путник был как будто в железном ошейнике, и неумолимая сила тащила его вперед.
Никогда Самар Дэв не ощущала себя такой беспомощной.
В вечности, ведущей к появлению Владыки Смерти, мир Драгнипура начал медленно, смертельно и, похоже, неумолимо содрогаться. Повсюду – обещание уничтожения. Повсюду – хор отчаянных криков, яростного рева и безнадежного неповиновения. Пробудилась дикая природа всех скованных, и зазвучали голоса, и в каждом голосе звенел привкус острой правды. Драконы пронзительно ревели, демоны кричали, дураки бились в истерике. Отважные герои и отчаянные головорезы набирали в грудь воздуху так, что ребра трещали, и издавали воинственные вопли.
Серебряные огни срывались с неба сквозь тучи пепла. Невообразимого размера армия, от которой нет спасения, начала неудержимую атаку, мечи грохотали о щиты, и эта белая волна разрушения вздымалась все выше, словно желая слиться с грозовыми тучами.
Слабые, неясные фигуры на цепях махали непослушными конечностями, словно стараясь заслониться от быстро приближающегося забвения. Глаза закатывались в потрепанных черепах, остатки жизни и знаний вспыхивали в последний раз.
Нет, никто не хочет умирать. Если смерть – это забвение, жизнь плюет ей в лицо. Если может.
И мыслящие, и неразумные были, наконец, едины.
Встряхни разум. Инстинкты – не конец, а средство. Греми цепями, если должен, но знай: то, что сковывает, не ломается, а путь не такой непредсказуемый, как может показаться.
Овраг уставился глазом в опускающиеся небеса, испытывая ужас, но не свой. Бог, который смотрел тем же глазом, наполнил череп Оврага воплями. «Рожден, чтобы умереть! Я рожден, чтобы умереть! Я рожден, чтобы умереть! Нечестно, нечестно, нечестно!» – а Овраг лишь рассмеялся, или ему так показалось, и ответил: «Мы все рождены, чтобы умереть, идиот! Хоть через единственный удар сердца, хоть через тысячу лет. Растяни сердцебиение, сомни века – разницы никакой. Они не отличаются, когда приходит конец».
Боги чувствуют то же самое!
Нет, его не слишком впечатлял божок, съежившийся в его душе. Кадаспала безумен, если думает, что подобное создание может чего-то достичь. Глубоко в его сердце вырезано беспощадное желание убивать, и вот его ужас беспомощности – разве это не непомерная жестокость? Разве это не дорога к его собственному сумасшествию?
Кадаспала, ты творишь лишь копии себя самого. И не можешь иначе – да, я понимаю.
Но, будь ты проклят, моя плоть принадлежит мне. А не тебе.
Будь проклят…
Но проклятия уже ничего не значат. Все судьбы сходились. «Ха-ха, вот вам, жалкие набожные лицемеры, и высокомерные засранцы, и скулящие жертвы – смотрите, что идет! Конец у всех один, один!»
И вот он сам – в ловушке грандиозного плана. Его кожа – кусок гобелена. А что на нем? Орнамент, который он не может прочитать.
Демон Жемчуг держал тела, от которых вниз витками и кольцами тянулся лес железных корней. Больше демон нести не мог и стоял, тихо всхлипывая; толстые, как древесные стволы, ноги дрожали. Демон уже давно иначе смотрел на ненависть. К Верховному Магу Тайшренну, который первым призвал его и подчинил своей воле. К Бену Адаэфону Делату, натравившему его на Сына Тьмы. И к самому Аномандру Рейку, меч которого кусался больно. Ненависть – ложь, которая сама насыщается, а ненавидящему дарит лишь иллюзию насыщения, хотя его дух голодает. Нет, Жемчуг больше не испытывал ненависти. Жизнь – переговоры между ожидаемым и неожиданным. И приходится выбирать.
Драконус поднялся.
– Жемчуг, друг мой, я пришел попрощаться. И сказать, что сожалею.
– Что печалит тебя? – спросил демон.
– Я жалею, Жемчуг, обо всем этом. О Драгнипуре. Об ужасе, который я выковал своими руками. Правда, справедливо, что оружие обернулось против своего создателя? Думаю, да. Справедливо. – Он помедлил, потом поднес ладони к лицу. Казалось, он сейчас начнет рвать бороду. Но он опустил руки под тяжестью цепей.
– Мне тоже жаль, – сказал Жемчуг, – видеть конец всего этого.
– Чего?
– Здесь так много врагов – и не по своей воле. Враги, а так долго работали вместе. Это замечательно, правда, Драконус? Когда необходимость вынуждает работать вместе, объединиться. Замечательно.
Воин уставился на демона. И не мог ничего сказать.
Апсал’ара пробиралась по балке. Держаться было трудно, фургон шатался и раскачивался, по-прежнему продвигаясь вперед, а балка была густо покрыта потом, кровью и слизью. Но что-то происходило в портале – в черном ледяном пятне под самым центром фургона.
Странный поток струился через Врата; из-под основания фургона через зловонный воздух тянулись запутанные щупальца – чернильно-черные, окруженные нездоровым свечением, которое слабо пульсировало, медленнее, чем бьется сердце смертного.
Это жалкий бог Кадаспалы? Пытается воспользоваться безумным шедевром татуировщика, как вантами, решеткой, чтобы проскользнуть во Врата? Хочет сбежать?
Если так, то она сделает это первой.
Пусть холод обжигает плоть. Пусть хоть целые куски отваливаются. Лучше такой конец, чем ревущее воплощение хаоса, раздирающее глотку.
Она подобралась еще ближе, пар от дыхания замерзал, оседая сверкающими кристалликами льда. Это напомнило ей юность, ночи в тундре, первый снег, когда дрожащие тучи сбрасывали алмазную кожу и мир погружался в тишину, такую безмолвную и идеальную, что казалось, будто само время застыло – чтобы удержать ее навечно на этом месте, сдержать ее мечты и амбиции, сохранить в памяти лица всех, кого она любит, – матери, отца, родных, возлюбленных. Никто не будет стареть, никто не умрет, не свернет с пути, а сам путь, что ж, он никогда не кончится.
Замереть на полушаге. Нога никогда не опустится на землю, я никогда не дойду до конца. Да, остаться здесь. В самом сердце возможностей, из которых осуществятся все. Никаких неудач, никаких потерь, никаких сожалений о поцелуе – и я не буду чувствовать холода.
Я не буду чувствовать холода…
Она вскрикнула от смертельно холодного воздуха. Как больно – сможет ли она подобраться еще ближе?
