И еще кое-что. Прямо перед его глазами.
Все прикованные к фургону перестали тянуть громадину – впервые за тысячелетия фургон остановился. И все стояли или опустились на колени, молча глядя, как будто не веря, на приближающиеся легионы мертвых. На потоп, целый океан железа и костей…
Всадники приблизились. Все были незнакомы Драконусу. Шестеро подъехали ближе. Один был в маске – такие маски Драконус прежде видел – эту армию перебил Аномандр Рейк. Сегулехи. Знаки на этой маске подсказали Драконусу, что он видит Второго. Он бросил вызов Первому? Или кто-то бросил вызов ему самому?
Первым заговорил Второй:
– И ты хочешь, чтобы мы сражались за эту жалкую погань, Худ? Чтобы ринулись в глотку хаоса. – Лицо в маске, похоже, изучало грязных, закованных в цепи существ, сбившихся в кучу у фургона. – Да кто они такие, чтобы мы снова умирали за них? Чтобы пропадали? Жалкие твари, все до одного! Бесполезные идиоты! Худ, ты просишь слишком много.
Владыка Смерти даже не посмотрел на Второго.
– Ты решил передумать, Рыцарь?
– Нет, – ответил тот. – Я просто жалуюсь. – Он обнажил два зазубренных, покрытых ржавчиной меча. – Ты ведь меня знаешь. И все же… ах, как мне не хватает Шкуродера. Так потерять его… во имя Тиранов, просто саднит.
– Вот поэтому, – сказал Худ, – ты не поведешь мертвых на эту войну.
– Что? Я Рыцарь Смерти! Сам проклятый костяной кулак! Я требую…
– Ох, тише, Второй, – вздохнул Худ. – Тебя ждут другие дела – и я уверен, ты не пожалеешь. Искар Ворец, примешь командование у Второго? На острие атаки, прямо в сердце врага?
Тот, кому был задан вопрос, был, похоже, ветераном из ветеранов. Седобородый, лицо в шрамах, цвета на простой кольчуге поблекли и потерлись. Серый и пурпурный, обведенные черным. Услышав вопрос, он повернулся к Худу.
– Укрепим кулак, – сказал он. – Малазанцами. А на самом острие – мои «мостожоги». Дуджек на левом фланге, Бальт на правом, с Седьмой армией и виканцами. – Он повернулся в седле к другому воину. – Брухалиан со своими Серыми мечами – справа от Бальта.
Брухалиан кивнул.
– Большая честь, Искар Ворец.
– Скамар Ара, твои якурукские легионы – слева от Дуджека. Худ, послушай меня. Помимо этих сил, почти все остальные – просто шлак. Их воля ослабла за бесчисленные тысячелетия – они пойдут в бой, но долго не продержатся.
– Да, – сказал Худ.
– Просто чтобы ты знал, – сказал Искар Ворец. – Просто чтобы знал.
– Возвращайтесь к своим войскам, – скомандовал Худ. – Искар Ворец, пришли ко мне одноглазого вестника. Бальт, найди моего солдата – когда-то его звали Бодэн. Нужно еще кое-что сделать.
Драконус смотрел, как разъезжаются командиры; остался только сегулех, снова убравший мечи в ножны.
– Худ, – сказал Драконус. – Что здесь творится? Ты попросишь мертвых воевать за нас? Они проиграют. Их ждет забвение – и ничего более. Они не могут преуспеть, Худ. Хаос, захватывающий Драгнипур, не одолеть – ты понимаешь, о чем я говорю?
Рыцарь фыркнул.
– Это ты не понимаешь, Старший. Задолго до того, как стать Владыкой павших, он был яггутом. Яггуты – Владыки Последних Рубежей, ха! Часовые Разбитых Крепостей. Пожиратели Последней Надежды. Ты, Старший, кто снова и снова противостоял тисте анди и тисте эдур, кто шагал по пеплу самого Харканаса – пойми меня. Суровые тисте анди и самоубийственные эдур – просто ничто рядом с несчастным безумием яггутов!
Во время этой речи Худ продолжал изучать фургон и копошащуюся кучу тел. Потом Владыка Мертвых заговорил:
– Я часто пытался представить, на что похожа эта Обитель, скрипящая на деревянных колесах… действительно, жалкое зрелище. Грубое, неуклюжее. – Он повернулся к Драконусу, клыки раздвинули гниющие губы. – А теперь разворачивайте.
Глава двадцать третья
Спроси, что встречают мертвые,
Отдергивая занавес,
Каменистые тропинки в слепые миры,
Где идешь, ощупью вспоминая
Все прекрасные драгоценности жизни.
Спроси, что видят мертвые,
Оглянувшись в последний раз.
Оставшиеся неразвязанными узлы амулета,
Где каждое сухожилие тянется,
Чтобы прикоснуться еще раз.
Спроси, что знают мертвые,
Если знание ничего не значит.
Руки, полные безделушек,
Словно хотят построить новый дом
Там, где мы не были никогда.
Спроси, но мертвые не отвечают,
Скрываясь за вуалью соленого дождя,
Кружась среди гнилых остатков,
Когда червяки зароются
В богатую тишину.
«Утраченные сокровища Индароса» Рыбак кель Тат
Сверкая белками выпученных глаз, вол бежал со всех ног. Подпрыгивающая телега накренилась на одном колесе, когда мычащее животное свернуло за угол и помчалось по мощеной улице.
Даже богам не дано проникнуть через этот толстый череп к узелку ужаса в замутненном мозгу. Разбуженная нужда замутняет весь мир, оставляя лишь узенький туннель – путь к далекому-далекому спасению. И кто поймет такое безумие? Ни смертный, ни даже бог с вечно озабоченным челом, увидев такую сцену, несущееся полуслепое обезумевшее животное, не разберет: что это вообще такое?
Животное и есть животное. Хоть на четырех ногах, хоть на двух. И в панике пригодятся все, сколько есть, да и руки пригодятся. Паника правит телегой и грохочет испачканными в навозе копытами. Паника лезет на стену, когда одна за другой мимо крадутся вселяющие ужас Гончие.
Ночной воздух воняет, и эта вонь наполняет ноздри безумными сигнальными флагами корабля, скребущего дном по мели. Дым и кровь, желчь и моча. И больше всего крови.
И крики. Они звучали со всех сторон, внезапно обрываясь или хуже того – захлебываясь. Матери никогда прежде не слышали столько молящих призывов! И возможно, даже вол своим ревом взывал к матери, к сладкой титьке, к нависшей над головой туше с ее успокаивающим запахом и соленым теплом? Увы, его маму уже давно отправили тянуть великую телегу за печальный покров; да и если бы она могла пробиться на отчаянный зов своего отпрыска, как ей противостоять Гончим?
Нет, каждый спасается в одиночку. Каждый. Вол, конь, пес, кот, мышь и крыса, ящерица и комар. И люди – каждый. Хромые старики и старики, никогда не хромавшие прежде, но захромавшие теперь. Женщины всех возрастов, любого размера и положения, которые могут и захромать, если этим добьются сочувствия. А если крыша собственного дома не дает спасения, кого волнует скачущая в панике телега? Лучше просто беспомощно хлопнуться оземь, парой быстрых движений одернув платье. Это пусть мужчины обгадятся от ужаса – все равно они всегда мылись кое-как.
