Благородные смывались, забыв о благородстве, падшие летели словно на крыльях, воры ревели, а громилы скулили и умоляли, стражники в слепом страхе не замечали ничего, а солдаты шарахались от каждого звона железа, стука клыка или когтя. Дураки, не имевшие ничего, стояли на своем. Игроки танцевали, а шлюхи блефовали; и в Храме Тени женственные послушники с писком отскакивали с дороги Мага, который верхом на мулице с криками мчался по громадному алтарному залу; курильницы разлетались, сверкая глазами углей и оставляя змеистый дымный след. Летящие вслед за мулицей крылатые бхокаралы визжали, сморкались в бегущих соплями и кидались какашками с налипшими волосами; а из давно высохших стоков для крови у жертвенного камня лезли пауки – плотным ковром суетливых лапок, блестящих животов, узорчатых спинок и крохотных далхонских глазок-бусинок – их были тысячи, нет, десятки тысяч! И нужно ли удивляться, что двери в дальнем конце зала сами распахнулись навстречу Магу и мулице?
Как только Верховная жрица – выйдя из-за занавеса с видом женщины, вырванной из томных любовных объятий, с поцарапанным подбородком, опухшими губами, с перекошенными, покачивающимися бледными грудями – врезалась в середину черного копошащегося ковра злобы и яда, она начала безумный мятежный танец; но скажем прямо, сама Могора была слишком ошеломлена и поражена, чтобы вонзить лес клыков в это сладкое мясо – и бхокаралы ринулись вниз, набирая пригоршни вкусненьких паучков и – хрум, хрум – набивая свои утробы; и если бы пауки могли кричать, то кричали бы, утекая обратно под жертвенный камень.
Мулица и Маг проскакали вдоль колоннады и в другие разбитые двери, в унылый переулок, полный ищущих спасения беженцев, которые бросились наутек при их появлении и при виде вопящих бхокаралов.
А теперь метнемся через весь город, снова к утомленному волу, который с колотящимся сердцем и вздымающимися боками спасался от злой телеги и кто знает от чего еще, и оказался уже у развалин какого-то громадного здания…
Случайность – наилучшее описание неустойчивого хаоса, который устроили Гончие Тени. Вскоре после того, как рухнули ворота, Бэран бросился на запад, преследуя Бледа, – матово-белый зверь своенравно отбился от стаи и углубился в другую часть пораженного города.
Блед не знал, что его преследуют; он обнаружил дюжину городских стражников, спешащих по середине улицы к разрушенным воротам. Чудовищный зверь бросился в их середину, бешено работая слюнявыми челюстями. Броня мялась, конечности отлетали прочь, оружие – за ними вслед.
Когда Блед раскусил голову последнего стражника, лавиной налетел Бэран. От гулкого удара грудная клетка упавшего набок Бледа загудела; оба зверя врезались в стену большого здания.
Они пробили насквозь прочный, укрепленный вход. Острые каменные осколки осыпали трех людей, некстати оказавшихся в прихожей. Громадные блоки, обрамлявшие дверной проем, прыгая, как костяшки, обрушились на одного из раненых – он не успел даже вскрикнуть. Двух других, истекающих кровью, пригвоздила к дальней стене широкая передняя панель. Оба умерли через несколько мгновений, раздавленные всмятку.
Две Гончие, катающиеся с ревом и завыванием по полу, разбили в щепы эту панель, и отлетевшая от нее железная решетка грохнула в потолок, который уже начал проседать – опоры и скобы не выдерживали. С жутким стоном рухнула передняя стена здания, и среди пыли раздались приглушенные жалобные крики.
Под напором зверей рухнула вторая стена – за ней открылся коридор с запертыми на засовы клетками и еще два стражника, которые пытались убежать по проходу; но вся комната уже обрушивалась, железные засовы выскакивали из гнезд, замки ломались. Узники исчезли под градом деревянных балок, штукатурки и кирпичей.
Вставший на задние лапы Блед получил новый удар от Бэрана и влетел в одну из клеток. Заключенный откатился в сторону, когда Гончие, снова сцепившись, пробили заднюю стену и выкатились, злобно рыча, наружу – в переулок, уже наполовину засыпанный кирпичами разваливающейся тюрьмы.
Оставшийся в одиночестве узник поднялся на ноги и поспешил вслед за Гончими…
Но не успел: этаж сверху рухнул, завалив клетку.
В переулке Блед ухитрился вцепиться зубами в плечо Бэрана и могучим рывком подбросил в воздух – в то, что осталось от стены; она сложилась внутрь под ударом тяжелого тела Гончего пса.
В развалинах первой камеры шевельнулся пласт штукатурки и кирпича; и из-под него начал выбираться узник – в пыли, синяках и крови.
Услышав эти звуки – тяжелое дыхание, кашель и царапание, – Блед повернул голову, сверкнув глазами.
Баратол замер – его ноги еще были зажаты кирпичами – и уставился в ужасные глаза зверя, понимая, что это последнее, что он видит.
Блед присел для прыжка. Грязные, порванные губы оттянулись, обнажив громадные клыки… и он прыгнул.
И тут же какая-то фигура врезалась ему в бок, под правое плечо, и силы удара хватило, чтобы развернуть зверя на лету.
Баратол как мог откинулся назад и в сторону, а забрызганная алым голова Гончего пса промелькнула мимо, и извивающееся тело рухнуло на груду камней.
Поднявшись с земли, Чаур посмотрел на Баратола и улыбнулся яркой красной улыбкой, подняв громадный боевой топор, который он прихватил в кузне – это было собственное оружие Баратола. Пока Блед снова вставал на ноги, Чаур бросил топор в сторону Баратола, а сам подобрал осколок камня.
Баратол вскрикнул, отчаянно пытаясь освободиться, а белый Гончий пес, зарычав, повернулся к Чауру с дикой яростью в глазах.
Дальше по переулку Бэран выбрался из-под груды обломков, но он не успеет. А Чаур успеет.
Баратол отчаянно пытался освободиться, не обращая внимания, что обдирает ноги до крови.
Чаур метнул камень как раз в тот момент, когда белый Гончий пес прыгнул.
И попал зверю точно в нос.
Рев боли, и по инерции пес врезался в Чаура, который, отлетев, с хрустом врезался в стену. Упав на грязный булыжник, он больше не шевелился.
Баратол вырвал ноги из плена, оставляя полосы крови и куски мяса. Он перекатился на живот, ухватил рукоять топора и с трудом поднялся на ноги.
Блед повернул громадную голову.
Бэран, освободившись, уже бежал по переулку.
Белый Гончий пес обернулся и, снова взревев, помчался прочь.
Мигом позже промелькнул Бэран.
Баратол покачнулся на ослабевших ногах. С трудом вдыхая холодный воздух, он посмотрел на неподвижное тело. И, всхлипнув, побрел, с трудом переставляя ноги.
В таинственные, неизведанные уголки мозга, в те области, которые осознавали себя Чауром, хлынул черный потоп; он заливал один за другим эти уголки. Гасли судорожные искорки и больше не вспыхивали снова. Простое бесчувственное состояние сменялось чем-то более глубоким: спасительным забытьем, которое милосердно скрывало от Чаура то, что он умирает.
Лицо его было безмятежно, не считая того, что одна щека обвисла, и, когда Баратол оттянул Чауру веки, зрачок одного глаза оказался ужасно расширен.
